Собибор / Послесловие - читать онлайн книгу. Автор: Лев Симкин cтр.№ 50

Судя по протоколу судебного заседания, он оспаривал буквально каждое свидетельство против него, а таковых было немало: о том, как расхаживал с плеткой и подхлестывал заключенных, как раздавал команды другим вахманам. Защищал себя с большой изобретательностью, стараясь произвести на судей хорошее впечатление использованием коммунистической фразеологии. Называл себя случайно попавшим в беду, обещал “искупить содеянное честным трудом” (до суда работал инженером по труду и зарплате на лесокомбинате) и “общественной работой”. И вообще в суде он больше других использовал советские штампы: “Будучи советским человеком, я должен был даже в тех условиях найти выход. Но, очевидно, в тех условиях мое сознание еще не выросло до того, чтобы ценить честь дороже своей собственной жизни”. Заметьте, ни слова о чужих жизнях, отнятых им и с его участием, только о своей собственной.

В остальном же, судя по протоколу судебного заседания, подсудимые старались доказывать судьям обстоятельства, смягчающие их вину. Яков Карплюк: “Меня перевели из Собибора в Треблинку, потому что я украл костюм. Я думал при удобном случае переодеться в гражданский костюм и убежать из лагеря”. Михаил Горбачев в августе 1943 года бежал вместе с несколькими охранниками из Освенцима. Немцы подняли тревогу и всех задержали, какое-то время они были под арестом, а потом были отправлены охранять Бухенвальд. Алексей Говоров уверял суд, что пытался сбежать из вахманов, но был пойман и провел под арестом два месяца.

“Последнее слово” соучастников наполнено советскими штампами – о трудном детстве, воспитании в трудовой семье, трудовых успехах и общественной работе в послевоенный период. Все упирали на свою молодость, говорили о “старушке-матери” и детях, о том, что уже искупили свою вину (сидели после войны), а потом добросовестно трудились, ссылались на характеристики, благодарности и грамоты. О службе в лагерях: “был слепым орудием в руках немцев”, “смалодушничал”. Каждый пытался выставить себя как жертву обстоятельств, клялся в отсутствии репрессированных родственников и неимении причин для “недовольства советской властью и злобы к ней”.

“И по мере того, как я приобщался к этим документам, к этому делу, мне все больше казалось, что я проваливаюсь в бездну, лечу в пропасть глубиной в двадцать лет – задеваю головой даты: 63… 45… 43… И вот я на самом дне: высоко надо мной, в непостижимом отдалении, светится небо шестьдесят третьего года”. Эта цитата из документальной повести Льва Гинзбурга “Бездна” – о процессе в военном трибунале Северо-Кавказского военного округа над девятью карателями из гитлеровской зондеркоманды СС 10-а. В свое время эта книга произвела на меня сильнейшее впечатление. Что больше всего поразило: все предатели (так было принято называть тех, кто сотрудничал с оккупантами, или еще полицаев) изображались в ней не как инфернальные злодеи, а как нормальные советские люди.

“Еськов, бывший черноморский матрос, под тельняшкой у которого – эсэсовская татуировка, “группа крови”. Он пишет стихи. “Нет!!! – говорят народы мира. Нет!!! – говорят они войне. Мир будет вечно на земле!” Он передает эти бумажки следователю и удовлетворенно закуривает, потому что верит в силу фраз, в то, что, какие бы ни натворил он дела, не дело важно, а слово, правильно сказанное”. Члены зондеркоманды вели себя точно как вахманы. На вопрос: “Что вы делали после расстрелов?” Еськов отвечает: “Кушали, газету читали, играли – в домино, в карты”. Или вот еще. “Бывший футболист Скрипкин служил охранником в гестаповской тюрьме. Федоров затащил Скрипкина на склад, где лежали вещи убитых. Барахло было не бог весть какое – Скрипкин ждал большего, – все же они потихоньку, чтоб не заметили немцы, выбрали себе каждый по костюму двубортному, а Скрипкину достались еще и детские распашонки, правда, сильно испачканные кровью. Придя в казарму, они выпили – после “операции” полагалась водка, – и Скрипкин вспомнил о доме, представил себе, как обрадуется жена, получив от него посылку, и на душе у него потеплело”.

Известно, с какой серьезностью Печерский относился к своей миссии – быть свидетелем Катастрофы. 27 марта 1962 года он выступал свидетелем в прямом – юридическом – смысле этого слова.

Он рассказал суду об устройстве лагеря, о том, что “рабочие команды из числа евреев охранялись вахманами – предателями из числа русских и украинцев. Они помогали немцам-фашистам истреблять людей”. Хотя Александр Печерский не смог опознать и изобличить никого из обвиняемых, тем не менее его неизвестное доныне свидетельство представляет несомненный интерес. Принято считать, что в отличие от других лагерей смерти в Собиборе убивали исключительно евреев. Это подтвердил Френцель, отвечая на вопросы Томаса Блатта: “Поляков там не убивали… Цыган там не убивали… Русских там не убивали… Только евреев, русских евреев, польских евреев, голландских евреев, французских евреев”. Со сказанным расходятся показания Печерского, его утверждение о прибывших с ним в одном эшелоне троих русских. Еще один выживший заключенный Дов Фрайберг, свидетельствуя на процессе Эйхмана в Иерусалиме, на вопрос: “Только ли евреи доставлялись для уничтожения в Собибор?” ответил: “Я помню один случай неевреев. Это был эшелон с цыганами”. Этот вопрос – о составе жертв Собибора – еще требует уточнения.

“Процесс был закрытый, и там был всего один день. Судили в здании КГБ в одной из комнат, которую оборудовали под зал заседаний, – рассказывал Печерский в письме Валентину Томину в ответ на его вопросы о киевском процессе. – В зале никто не присутствовал, за исключением свидетелей, которых вызвали на данный день, и то не все сразу зашли. Меня допросили первого”. К письму приложен рисунок – сделанная им схема зала, по ней видно, где сидели обвиняемые, суд, защита, прокурор.

Чем объяснить, что подавляющее большинство из множества процессов над фашистскими пособниками закрывалось для публики? Во-первых, власти не хотели демонстрировать масштабы коллаборационизма среди граждан СССР, во-вторых, раскрывать национальность основных жертв, поскольку во многих случаях обвинение касалось участия в массовых убийствах “лиц еврейской национальности”.

Нельзя не отметить роль советских карательных органов в преследовании тех, кто сотрудничал с карательными органами Германии. На протяжении целых 40 лет, с самых первых дней освобождения оккупированной немцами территории и до последних дней существования СССР, безостановочно велся их розыск. Разумеется, не стоит впадать в другую крайность: мол, советские чекисты только тем и занимались, что искали военных преступников. Но так было, как было и преследование “диссидентов”, “отказников” и прочих. Применительно к теме моего повествования интересен парадокс: КГБ одной рукой “держал и не пущал” евреев, а другой – наказывал их обидчиков и преследователей.

В 10 часов утра 27 марта 1962 года в здании КГБ УССР открылось очередное заседание суда, на котором Печерский был допрошен из вызванных на этот день свидетелей первым, и ему разрешили остаться до конца дня в зале, закрытом для публики.

В письме к Томину он упомянул одно из впечатлений этого дня: “Обвиняемые вели себя внешне спокойно, даже смеялись при допросе одной из свидетельниц, когда она не узнала среди них того, с кем была в близких отношениях”.