Азарел - читать онлайн книгу. Автор: Карой Пап cтр.№ 32

Мать меня не занимала. Голос ее был холоден, и я чувствовал, что она и не хочет, и не могла бы защищать меня по-настоящему, и что только себя самое оберегает от волнений и моего отца от гнева. Видимо, так или иначе, думал я, а я своё получу, и тогда лучше, чтобы это случилось попозже.

Я молчал.

Отец отмахнулся:

— Все равно, он только и знает, что лжет. Если кто наглец и эгоист, он непременно и лгун. Это естественно. Но, — и он снова обернулся ко мне, — если ты солгал, это тебе особенно дорого обойдется!

Чтобы переменить тему разговора, мать отвлекла внимание отца к мясу.

— Смотри-ка, отец, — сказала она, — твое мясо совсем остыло.

Мать начала есть, чтобы подать пример отцу.

— Видишь? — сказал она. — Пока еще съедобно.

Мой отец тоже проглотил кусочек, но тут же бросил вилку.

— Совсем холодное, — сказал он, — в рот нельзя взять!

Мать хотела было бежать в кухню с отцовской тарелкою, но он остановил ее:

— Оставь. Съем как есть. Черт его побери!

Он съел еще сколько-то, потом раздраженно оставил еду:

— Будет! Можете убирать!

Мать снова предложила разогреть, но отец уже позвонил. Служанка вместе с матерью убрали со стола. Отец маленькими глоточками выпил полстакана вина, потом закурил сигару. Теперь он уже снова жалел мать. И он сказал так:

— Все утро бьешься. Из одной школы в другую, учишь, дышишь скверным воздухом, здесь пятьдесят учеников, там сорок, и даже соленый рогалик себе не купишь. И все ради чего? Чтобы было чем накормить этого щенка! А потом, дома, и настолько покоя нет, чтобы проглотить горячий кусок-другой. Что ж после этого удивляться, если я раздражен? И стоит ли такой щенок, чтобы ради него хоть пальцем шевельнуть?

Мать тоже пожалела отца. И обернулась против меня.

— Ты совершенно прав, — сказала она, — такой ребенок не заслуживает твоих усилий, которые ты на него кладешь. Ну да что поделаешь, раз он уже здесь?

— Что поделаешь? — сказал отец. — Если доброе слово бесполезно, я больше ничего не стану ему говорить, а буду сразу бить. Может быть, тогда он исправится.

Моя мать, опасаясь новых волнений, нашла этот способ воспитания не вполне подходящим. И, хотя она сердилась на меня, все же старалась отца отговорить.

— Да если бы битье шло ему на пользу, — говорила она, — ему бы давно уже пора исправиться! Да только битье ему без пользы! Один Бог знает, из какого теста он сделан! Ни плакать он не умеет, ни стыдиться! И почему он такой? Кто знает, кто скажет? Двое других вполне нормальные. Эрнушко и в голову никогда ничего подобного не пришло бы!

Чтобы успокоить отца, она начала перечислять все, что он так любил в Эрнушко: какой он тихий и ласковый и какой хороший ученик. С самого рождения. Никогда не обмолвится ни словом более, ни словом менее того, что пристойно и хорошо. И заключила:

— Он совершенно такой же, каким, наверно, был ты когда-то…

Эрнушко слушал мать с тихою гордостью. Но Олгушка уже беспокойно ерзала, и мать продолжала так:

— А Олгушка какая нормальная! Если она когда и вступает в пререкания, так по сравнению с этим, — и она указала на меня, — тут просто не о чем и говорить. Сперва его сводили с ума сказки, потом игры на дворе, а теперь вот Бог. Никогда нельзя знать, когда он сделает или скажет что-нибудь такое, чего делать и говорить нельзя. С ним одни только волнения все время! Когда в жизни и так одни неприятности! Все время приходится за него бояться! А что еще будет дальше!..

Она повернулась ко мне. Ее большие глаза наполнены болью — доброжелательною, материнскою, эгоистической. С доподлинно женским страхом и практическим чутьем она произносит:

— Если бы только знать, о чем думает такой ребенок! Чтобы растолковать ему, какие несчастья он сам себе готовит на будущее, навсегда, если теперь уже так начинает! Он думает, что должен говорить всегда и обо всем — расспрашивать, разузнавать, отвечать! А чтобы отец не сердился, а мать не волновалась — это ему не важно!

Она всплеснула своими красивыми, маленькими и мягкими ладонями:

— Если бы он знал, какие несчастья его ждут, он бы, наверно, этого не делал. Если бы знал, как ему будет плохо, невозможно, чтобы не исправился! Невозможно, чтобы ему не хватило на это ума! — И поглядела на меня: — Еще не поздно, — сказала она. — Послушайся нас. Нет никого в мире, кто бы посоветовал тебе лучше нашего, больше нашего желал бы тебе добра! Ведь мы твои родители! Ты что, не понимаешь? Тебя не огорчает, что ты, день за днем, портишь жизнь своему отцу, который столько работает ради тебя?

Неплохо ты говоришь, подумал я, почти что как настоящая мать. Но ты мне не настоящая мать. Это я уже давно знаю. И мне до тебя дела нет. Потому что я был прав с самого начала, что Бога нет, и вы тоже знаете, что нет, потому и ругаете меня, а до остального мне дела нет! Говорите себе, сколько влезет!

Отец и об этом догадался и, выдыхая дым, сказал:

— Толкуй с ним!

А я подумал: ты прав.

После обеда, когда мои родители, по обыкновению, пошли прилечь, я услышал громкие вздохи матери в соседней комнате. Эти вздохи меня испугали. Я знал, что от волнения у нее начинает болеть голова и тогда она не может уснуть, и отец, который лежит в другой комнате и слышит, как она вздыхает, будет сердиться на меня еще больше. Со страхом думал я о вечере, когда мой отец в храме будет спрашивать Вюрца обо мне. В своей упорной тоске я не смел даже насвистывать себе под нос. После каждого вздоха матери я ждал, что откроется дверь и отец снова набросится на меня с бранью. Но и выйти я не смел. Я чувствовал, что теперь любой шаг, любой скрип двери будет для меня гибельным. Угрюмо, робея, сидел я за уроками, но и учение не шло. Я только смотрел в перевод Библии, только читал, как Бог создал мир, сперва по-еврейски, потом по-венгерски, но в голове застревало даже меньше, чем утром в школе. Тут была передо мною тайна моей тоски и всех перенесенных мною ударов судьбы, тайна плодоносная и обременяющая, тут были начала моей семьи и всех семитских кочевых семей, тут был ключ к моей жизни, да что толку?.. Остались только буквы и слова, которые я разглядывал механически. И думал: зачем я все это учу? Затем только, чтобы меня побили! Для этого и Бог, и библейский перевод! И зачем я должен это выносить? Если уж я не могу и не смею убежать, не лучше ли было бы, чтобы отец сказал: пропади ты пропадом, поганый щенок! Побирайся, ступай, куда хочешь, только с глаз долой! И выгнал бы меня вон. А я поплелся бы куда-нибудь, куда попало, все равно, но ушел бы. Потому что пришлось бы.

Не долго выносил я одиночество и страх. Они погнали меня к брату с сестрою. Эрнушко и Олгушка вместе делали уроки.

— Знаешь, Эрнушко, — сказал я тихо, — нынче вечером меня опять будут наказывать. Из-за Бога. А ведь ты тоже знаешь, что его нет, что он только в книжке, верно?