Мать, со сдержанным смехом, повернулась к отцу:
— В конце концов, он обратится! Вюрц, — засмеялась она, — его обратит! Он будет хороший мальчик!
— Что ж, — сказал отец, — я не против.
Я видел, что мать только посмеивается надо всем. Над Богом и Библией точно так же, как над сказками и надо мною. Отец же, как я и думал, хочет только одного — чтобы я его слушался. Но насчет того, что они никогда не любили Бога, или что никогда не любили «бескорыстно», и что этого Бога вообще нет, не желают вымолвить ни слова.
Я подумал: это все-таки надо было бы высказать! Но высказать прямо не посмел и начал хитростью:
— Я бы охотно выполнял всё, все Десять заповедей, если бы знал, что они вправду существуют.
Теперь я с нетерпением ждал, чтобы отец открыл свою веру: существуют или нет? Но он молчал. Ответила мать, все так же насмешливо, как раньше:
— Сразу же подавай тебе Бога? На меньшее не согласишься? Что мы тебе говорим, тебе мало?
Страшась отца, я уклонился от ответа и сказал:
— Это другое дело, — сказал я, — но все-таки я хотел бы знать, есть ли Бог.
Отец, по-видимому, заметил, что я целю в него, потому что отозвался строго:
— Будет этой пустой болтовни! Ешь, и ни слова больше!
Я замолчал и подумал: он священник, и вот как он отвечает, когда его спрашивают о Боге.
Я боялся, но молчать все равно не хотел. Я буду кротким, думал я, буду их упрашивать — и так продолжу свои расспросы. Голосом мягким и умоляющим я начал:
— Пожалуйста, дорогой мой отец… пожалуйста, не сердитесь на меня, если я спрошу…
Он взглянул на меня раздраженно:
— Если будешь спрашивать прилично, не стану сердиться. Но ведь ты наглец, понятно?
Мать попыталась заступиться.
— На этот раз, — сказала она и угодливо улыбнулась отцу, — он был не такой уж наглец.
— Оставь! — возразил отец. — Он не так спрашивает про Бога, как другие дети, которые знают приличия, которым объяснишь толком — и делу конец. Но этот щенок — бесстыдник, он, вроде бы, вздумал меня допрашивать!
Мать старалась успокоить его новыми улыбками.
Я потупился — со стыдом и со страхом. И подумал: как он обо всем догадался!
— Я и не думал вас допрашивать, дорогой мой отец, — сказал я, — пожалуйста, не сердитесь, я только хотел бы услышать от вас, есть Бог или нет. И потому именно хотел бы услышать, что мы теперь учим про это в школе, целая книга говорит про это, и еще мы все время ходим в храм и молимся ему. А дорогой мой отец — священник. У кого же еще мне спрашивать?
Мать сказала:
— Ладно, ладно, но если твоему отцу это не по душе, лучше помалкивай.
Тут заговорил отец, повернувшись к матери:
— Ты еще веришь тому, что он говорит? Что он хочет что-то узнать? Чистое вранье! Если я скажу ему: Бог есть, — он потребует показать его немедленно, не сходя с места! А если бы я сказал ему: погоди, ты еще не можешь этого понять, — он ответил бы: Вот как, но тогда зачем мне ходить в храм? Зачем учить Библию?
Мать только покачала головой; отец снова бросил на меня раздраженный взгляд:
— Знаю я его!
Я молчал и думал: сердись на здоровье, злись!
Я догадался, что Бога нет! И еще догадался: ты тоже знаешь, что нет, но делаешь вид, будто есть. Потому только, что ты священник, и это дает много денег, которые достаются с таким трудом, — как часто я слышу это от вас! Обо всем ты говоришь, только об этом нет! Ты говоришь: если бы я сказал то, если бы сказал это… Ты говоришь: если бы я мог понять… Я прекрасно понимаю, какой бы маленький ни был. Всякую всячину ты говоришь, только это нет, а это правда: что его нет, но надо делать вид, будто есть, а если не будем делать вид, ты нас поколотишь!
Тут я снова испытал это страшное ощущение, словно он догадался обо всем, что я про него думаю, потому что вдруг он повернулся к матери и сказал строго:
— Это у него то же самое, что было когда он требовал, чтобы стулья танцевали ему в угоду, а печка играла ему на флейте. И то же самое, что со сказками. Если ему мало сказок, какие он получает, он катается по земле во дворе и рвет свою одежду. А теперь добрался до Бога!
Потом вдруг угрожающе, всем телом повернулся ко мне:
— Ты спрашивал что-нибудь насчет Бога в школе?
Я сжался в испуге. В первое мгновение я и сам не знал, о чем спрашивал господина учителя Вюрца, и вообще: что я мог сказать, в чем найти защиту?.. Я молчал.
— Будешь ты отвечать? — закричал он и ударил кулаком по столу. Посуда задребезжала, мать покраснела от волнения, для ее чувствительности это было слишком. Как всегда в подобных обстоятельствах, она приоткрыла рот, зубы блеснули, глаза расширились…
— Да погоди же, — сказала она, — он сейчас ответит.
Страх настолько придавил меня, что обратил в заику. Я искал слов, не зная, что сказать, я хотел быть искренним, но голова кружилась от угроз. Все, что я смог выдавить из себя, запинаясь:
— Мы как раз… учили… про Бога…
Щеки матери по-прежнему пылали.
— Вот видишь, — заспешила она, — жаль, что ты так волнуешься.
— Это еще не факт, — возразил отец, смягчая тон. — Я еще выясню у Вюрца!
Я снова испугался. Конечно, подумал я, он выяснит. Но что именно? Я все еще не мог восстановить в памяти, что, собственно, произошло в школе в то утро.
В глазах у матери уже появились слезы от волнения. Она пожаловалась:
— Вы только меня нервируете. Я после опять не смогу уснуть. И оправиться от головной боли.
— Извини, — сказал мой отец, смягчая тон еще больше, — но с этим ребенком никак не сладишь иначе… Это уже теперь настоящий Корах!
Мать хотела отвести гнев отца в сторону Кораха.
— Кто это был? — спросила она.
— Бунтовщик!
Он перешел на тон законоучителя, к которому, однако, примешивалась супружеская ласка и жалость к моей матери:
— Это был тот, кому все было не по нраву, когда Моисей вел народ по пустыне. Библия рассказывает, что впустую Моисей творил чудеса, впустую были перепела, манна, истечение воды — Кораху все было нипочем. Он всё только бунтовал, до тех пор пока, рассказывает Библия, земля не разверзлась и не поглотила его.
— Видишь, — сказала моя мать, — то же будет и с тобою.
— Так долго мы ждать не станем, — сказал отец, — нынче же спрошу Вюрца, и если, — он повернулся ко мне, — ты и в школе нагличал, то погоди!
Мать заранее страшилась вечерних волнений.
— Лучше сознайся, — сказала она мне, — говорил ты что-нибудь про Бога или нет, и тогда будет не так скверно, как если бы твоему отцу пришлось узнать от других.