Широкая кость - читать онлайн книгу. Автор: Лора Докрилл cтр.№ 35

– Я хочу сказать, если это…

Так и слышу, как Камилла велит мне заткнуться, Дав тычет пальцем и хохочет, Алисия фыркает.

– …Есть одно место рядом с моим домом, ну, почти рядом, там готовят веганские блинчики… Звучит ужасно, но ничего ужасного. Я не веганка, в смысле у меня не получается ею стать, не то чтобы я имею что-то против, если ты веган, это очень даже круто… потому что я, конечно, знаю о том, как вызывают у коров ложную беременность, чтобы получать молоко, а всех цыплят мужского пола отправляют в блендер и делают мясо-молочную смесь… – Макс смотрит с отвращением.

– Ужасно, ужасно… но если хочешь, если тебе интересно и если ты, типа, свободен, и…

– ПРИВЕТ, ЗЕМЛЯНЕ! – Тьфу, это Алисия. Как всегда, в самый неподходящий момент. – А знаете, почему я говорю «земляне», а не «инопланетяне»?

Ох, нет, Алисия! Ты вызывающе беременна, ты пережила свой звездный час, так дай мне хотя бы поговорить с парнем, не встревай.

Ну вот, приперлась…

– Никто не хочет отгадать? Ну ладно, могу вас просветить. Вы та-а-ак долго тут прохлаждаетесь, как туристы, а я в одиночку осваиваю планету, как какой-нибудь чертов Нил Армстронг. Каникулы только у школьников! А у вас очередь. Большая. Марсель уже вне себя. Ну-ка, инопланетяне, за дело! ПУСК!

– Извини, – бормочу я, а Макс от меня отходит. За спиной у Алисии он оборачивается и на ходу засовывает панини в рот целиком. И широко улыбается. Ртом, полным полупрожеванного мякиша. Поперхнувшись, он кашляет. И брызгается соусом. Алисия оборачивается и рычит. А я хохочу, но внутренне таю, как размокший и размякший панини.

День тянется целую вечность. Как будто время остановилось. Теперь я совершенно по-другому понимаю фразу «школьные каникулы», потому что вижу их с другой стороны. Школьные каникулы – это жара, работа и нервы. Долгий и тяжелый труд. Месиво из мамаш и папаш, нянек, младенцев, колясок, размокших хлебных корок, детских ручонок с зажатым в них изюмом и мятым виноградом, раздавленных кукурузных палочек. Дети заявляются к нам, как к себе домой. А я только и делаю, что готовлю зеленый чай, потом чай-латте, потом чай с мятой, потом дурацкий «бебичино». Болтовня, леггинсы, айпады, и никто ничего не ест. Все только пьют. Пьют. Болтают. Болтают. Это очень скучно. Почти так же скучно, как старые кексы, для которых я предложила новый рецепт, чтобы лучше шли. И все младенцы ревут, потому что им жарко. Я машинально отсчитываю девять месяцев назад от августа, чтобы знать, что делать, чтобы ни один из моих детей ни в коем случае не появился на свет летом и чтобы мне не пришлось смотреть на их сморщенные, красные, вопящие личики. Понимаю, как смешно писать все это в медицинском дневнике. Я и не думала, что так свыкнусь с этой писаниной. И полная дичь, что пишу здесь еще и о парне. Ну… не хочу держать вас в напряжении, плюс… мне даже нравится с вами говорить – будто болтаешь с подружкой.

Я только и думаю о Максе и все пытаюсь определить, моего ли он круга. Он не смотрел «Парк Юрского периода». Но так ничего и не сказал ни о той блинной, ни обо мне, ни о веганстве, хотя панини-то он съел, но я точно не помню, с сыром или без – да, с сыром, точно с сыром, да какая разница, просто я схожу с ума, и глаза у меня постепенно перестают видеть. Их застилают пот и усталость, и под мышками образовались круги от пота, и бедра трутся друг о друга, больно раздражая кожу, и я чувствую себя как отвратительная, чудовищная помесь девушки с моржихой – почему парню вроде Макса должна нравиться именно я, если у нас в кофейне ежедневно бывает триллион офигенных красоток? А я просто торчу тут, заполняя собой все пространство. И чувствую, что на руках у меня выступают красные точки, делая их похожими с виду на сырную терку, а на ощупь на корку зернового хлеба.

Чувствую, что груди у меня тоже вспотели, но даже не смотрю туда, потому что, если увижу под ними противные полумесяцы пота, то соглашусь с тем, что, возможно, думают обо мне все остальные – что я страшна как смертный грех.

Я ствол дерева.

Я концертный рояль.

Я брызгаю себе в глотку лекарство.

В конце дня заявляется Макс и говорит самым что ни на есть веселым голосом:

– Если кафе веганское, там, наверное, нет сыра, и очень жаль, потому что сыр я люблю больше всего на свете, но я охотно пойду на эту жертву, Блю. – Он широко улыбается. – Ради тебя.

Ох ты господи.

Удалось.

Домой приходится ехать на автобусе. Бедра жутко стерты. Все равно что тереться щеками о кору дерева, а от пота боль совсем нестерпима, при каждом шаге все ноет и свербит. В автобусе жарко, все будто покрыты липким слоем клея. Но мне наплевать. Я собираюсь на свидание и, ясное дело, рада этому.

Конечно, придя домой, я хочу одного: завернуться в мокрую простыню, сесть у телевизора и есть мороженое. Но маму, похоже, такая повестка дня не устраивает. К тому же дома нашлась только четверть упаковки мороженого, древнего, растаявшего и снова замерзшего в льдышку, или, на выбор, палочка замороженного сока, завалявшаяся, наверное, с начала 2000-х. Входная дверь открыта настежь, оба пса, зевая, бродят по садику перед домом. Дом заполнен удушающим запахом хлорки, мама носится с тряпкой, нацепив найковские шлепанцы Дав и желтые рабочие перчатки.

– Отлично, Биби, надевай перчатки. У нас генеральная уборка.

Дав смотрит на маму со странным выражением лица: судя по тому, что она перемазана с ног до головы, ее уже припрягли к работе. А у меня даже рабочих перчаток нет.

– Вы вдвоем можете вычистить кладовку, там залежи отцовских припасов. Он годами к ним не прикасался.

Я не хочу напоминать ей, что на днях использовала отцовские припасы, готовя пастуший пирог, но, вероятно, именно от этого меня пронесло на весь Южный Лондон и на всю собачью миску, так что я говорю только:

– А вдруг мы выкинем что-нибудь нужное?

– Да хоть бы там был прах его покойной матушки – на помойку. На помойку!

Сурово. Я поднимаю бровь и переглядываюсь с Дав.

По-видимому, папа придет не скоро.

Дав держит открытый мусорный пакет, а я отворяю дверцу чулана. Это встроенный шкаф наподобие сушилки, потолок вровень с моей макушкой, а пахнет здесь специями и пряным мускусом. Шкаф набит ингредиентами, способными превратить банку помидоров в чили, карри или болоньезе. Шкаф, в который отправляется абсолютно все. Шкаф, к которому страшно притронуться, потому что содержимое может обрушиться тебе на ноги и переломать пальцы. Обе собаки уже пострадали от этого шкафа: Быть однажды сожрал целый пакет сахара, и его несколько дней тошнило, а Небыть опрокинул себе на голову банку золотого сиропа.

Хаос царит от пола до потолка. Баночки специй громоздятся поверх бутылок уксуса и масла, жестянки распиханы по всем углам, некоторые стоят вверх ногами и наклонно, вскрытые пакеты чечевицы, риса, муки, миндаля грозят разорваться и раскатить содержимое по полу.