Черный Леопард, Рыжий Волк - читать онлайн книгу. Автор: Марлон Джеймс cтр.№ 80

– Что ж за день такой: мужчина учит меня, что надо делать! Не будешь любезен поговорить о ребенке?

– О ком?

– Мы в Конгор зачем приехали?

– А-а. За эти минувшие двадцать и еще девять дней что нового стало известно про тот дом?

– Мы не ходили.

Это «мы» я оставил до следующего раза. А сказал же:

– Я не верю тебе.

– Что ж за день такой: меня, вишь, заботить должно, чему верит какой-то мужчина!

– Что за день, когда такие дни настали. Только устал я, а Темноземье лишило меня боевого задора. Так ходили вы в тот дом или нет?

– Я вселяю мир в душу девочки, какую чудовища растили себе на завтрак. Потом ждала подходящего момента, чтобы вернуться к тебе. Малец не больше прежнего пропал.

– Тогда мы должны пойти.

– Скоро.

Хотел я сказать, что, видать, никто не рвался честно исполнить наше задание и отыскать мальца, никто – это значит она, но она направилась к дверям, и я заметил, что двери-то не было, только занавеска висела.

– Чей это дом? Это гостиница? Таверна?

– Говорю еще раз. Человека, у кого чересчур много денег и кто слишком многим мне обязан. Мы скоро встретимся. Он носится повсюду, как безголовая курица, стараясь отстроить новую комнату, или этаж, или окно, или клетку.

Она уже зашла за занавеску, когда обернулась:

– День уже на исходе. А мы с тобой знаем, что ночью Конгор – другой город. Приглядывай за своими котярой и великаном.

О́го сидел на полу, опробовал свои железные перчатки: бил в левую ладонь до того крепко, что у него в руках маленькие молнии высверкивали. Все его лицо выражало одно: пустота. Потом, когда он наносил удар по руке, в нем пробуждалась злоба, и он фыркал сквозь зубы. Потом опять делался никакой. Я стоял перед ним, сидящим, и впервые взгляды наши встретились на одном уровне. Солнце перевалило за полдень, но в комнате становилось по-вечернему сумеречно. Еще в этой комнате кладовку устроили. Я нюхом чуял орехи колы, цибетиновый мускус, свинец и – двумя-тремя этажами ниже – сушеную рыбу.

– Уныл-О́го, ты сидишь тут, как солдат, у кого руки подраться чешутся.

– Чешутся убивать, – отозвался он и опять ударил в ладонь.

– Может, скоро и придется.

– Когда мы обратно в Темноземье поедем?

– Когда? Никогда, дружище О́го. Следом за Леопардом никак ходить было нельзя.

– Если б не ты, мы б там до сих пор спали.

– Или стали бы мясом для безумной обезьяны.

Уныл-О́го рявкнул по-львиному и ударил рукой в пол. Комната дрогнула.

– Я вырву хвост из ее засратой задницы и заставлю съесть его.

Я тронул его за плечо. Он передернулся на миг, потом отошел.

– Само собой. Само собой. Как скажешь, так и будет сделано, О́го. Ты пойдешь с нами? К тому дому. Искать мальца, куда бы это нас ни привело?

– Да, а как же, почему бы мне не пойти?

– Темноземье многих меняет.

– Меня поменяла. Видишь вон там? Вот то на стене?

Он указала на клинок, длинный и толстый, железный, тронутый коричневой ржавчиной. Рукоять широкая, на две руки, толстое прямое лезвие до половины, а там изгиб полумесяцем вроде откушенной луны.

– Знаешь такой? – спросил Уныл-О́го.

– Ничего похожего не видел.

– Нгомбе Унгулу ^[38]. Первым делом я хватаю раба. Хозяин разводил краснокожих рабов. Один убежал. Боги потребовали жертву. Он напал на хозяина. Так что усадил я его перед местом казни, воткнул в землю шесть коротких бамбуковых палочек – две, две и две. Взял веревку и привязал его грудь к двум первым. Взял веревку и привязал кисти его рук к двум другим. Взял веревку и привязал колени к двум следующим. Раб недвижим: показная храбрость всегда недвижима, как маскарадная маска, – но он не был храбрецом. Я ухватил ветку дерева, росшего поблизости, очистил ее от листьев и притянул ее к земле так, что она натянулась туго, не хуже лука. Ветке это не нравилось, она рвалась обратно, выпрямиться хотела, но я ее привязал к веревке, сплетенной из травы, а потом обвязал ею голову раба. Мой унгулу остер, до того остер, что даже смотреть на него невозможно без кровавых слез. Мой меч под лучами солнца сверкает, как молния. Вот тут раб принимается кричать. Тут он к предкам взывает. Тут он умоляет. Они все умоляют, ты знаешь? Все болтают о радости дня, когда с предками повстречаются, а как до дела доходит, никто не радуется – только орут, ссут и обсираются. Я замахнулся рукою с мечом, потом вскрикнул, рубанул и срубил голову прямо у шеи. Ветка, освободившись, распрямилась и унесла голову с собой. И хозяин мой радовался. Я отрубил головы трем сотням человек, в том числе нескольким вождям и лордам. Были и женщины.

– Ты зачем мне это рассказываешь?

– Не знаю. Это про буш я рассказываю. Кое-что про буш.

Потом я наведался к Леопарду. У себя в комнате он, улегшись на коврах, свернулся, будто спал как котяра. Фумели там не было, или ушел, или еще что. Я о нем не думал, только что до меня дошло, что я даже не спросил о нем у Соголон. Леопард пытался повернуться, вытягивая шею.

– Дырки в земле, обожженная глина и полая, как бамбук.

– Леопард.

– Они забирают твои мочу с дерьмом, когда потом ты сливаешь из урны воду через дырку.

– Конгор не похож на другие города в том, как он использует мочу и дерьмо. И тела, кста…

– Кто поместил нас сюда? – спросил он, подтягивая себя на локтях. Я стоял в дверях и смотрел, как он хмурится оттого, что за ним смотрят.

– Выясни это у Соголон. Владелец этого, похоже, должен ей за множество услуг.

– Я хочу уйти.

– Как хочешь.

– Нынче вечером.

– Нам нельзя уходить нынче вечером.

– А я и не говорил «нам».

– Скажи мне, котяра, ты стоять можешь? Обратись в зверя, и даже ленивый, полуслепой лучник, что и целиться-то не умеет, укокошит тебя. Соберись с силами, потом ступай, куда хочешь. Я передам Соголон, что ты больше не желаешь помогать в поисках ребенка.

– Не говори за меня, Следопыт.

– Тогда пусть за тебя Фумели скажет. Он почти все остальное делает.

– Еще раз так скажешь и…

– И что, Леопард? Ты каким-то ядом опился, это все замечают, кроме тебя и этого хнычущего сучонка. Скажу, как на духу: очень на тебя не похоже. Очень не похоже.

Я рассмеялся. Это разозлило его еще больше. Он поднялся с ковров, но шатался – слишком слабо, чтобы завалиться, зато слишком сильно, чтоб я промахнулся.