Молочные зубы - читать онлайн книгу. Автор: Зои Стейдж cтр.№ 31

От потрясенного взгляда на его лице ее гнев улетучился, и потом она долгие годы не могла ничего понять, терзаясь от чувства вины за тот прилив агрессии. И вот теперь испытала его вновь.

По ту сторону стекла Ханне будет безопаснее.

Надев верные резиновые перчатки, она взяла чистую тряпку, средство для мытья окон и протерла стеклянную стену. Ханна немного покрутила во дворе обруч, обмениваясь с ней настороженными взглядами. Теперь хулахуп одиноко валялся на земле, а девочка стояла по ту сторону стекла, медленно сдвигаясь вслед за Сюзеттой, которая брызгала жидкость, терла, делала шаг вправо, потом опять брызгала и терла. Она не без радости могла брызнуть жидкость Ханне в лицо, не причинив в действительности никакого вреда. Но ее не отпускало чувство разочарования, ведь сколько бы она ни старалась, сколько бы ни терла, дочь все равно не исчезнет вместе с пылью и жирными пятнами.

Сюзетта еще не услышала звука открывшейся у нее за спиной двери, но все поняла по лицу Ханны: Алекс вернулся домой. Девочка широко улыбнулась, глаза ее загорелись, она ринулась к двери и с силой ее дернула, но открыть не смогла. Сюзетта стащила перчатки и встретила мужа посреди комнаты. Когда они поцеловались, Ханна забарабанила по двери.

– Не стучи по стеклу, lilla gumman, – крикнул он ей.

Дочь яростно дернула дверь, и он все понял.

– Ты что, ее закрыла?

– Да. С Ханной все в порядке. Давай просто поговорим, а она поиграет на улице…

– Но она хочет войти.

Он прошмыгнул мимо Сюзетты и открыл дверь.

– …Алекс, пожалуйста, мы не сможем поговорить, если она…

Ханна бросилась папе на шею, и Сюзетта проглотила последние слова своей взволнованной просьбы. Для нее было полным разгромом видеть, как он стоит на коленях, а она, сама нежность, обнимает его и целует в щеку. Что он такого сделал, что она относится к нему так хорошо? Чем заслужил любовь дочери? Алекс буквально трясся над ней, Ханна хихикала.

– Как поживает моя маленькая непоседа?

Услышав этот вопрос, Ханна бросила на Сюзетту кроткий, испуганный взор и повернулась обратно к отцу. Потом поморщилась, будто ей было больно, и закатала на левой руке рукав свитера.

Сюзетта не видела толком, что она ему показала, но на лице Алекса отразился ужас, и он повернулся к ней.

– Что это?

Она почувствовала, как в том сокровенном уголке души, который мог размягчиться, дать сбой и порушить все ее равновесие, стал зреть страх.

– Твоя работа? – спросил он.

– Что?

Она подошла ближе, и Ханна, надув губы, протянула руку.

Ее деликатную кожу уродовали четыре пронзительные красные полосы, уже начавшие синеть.

Сюзетта ахнула, обеспокоенная повреждениями дочери. И поняла, что они оба смотрели на нее, выносили приговор, вели на виселицу и кивали палачу выбить из-под нее табурет. Она качалась перед ними, дергая ногами, не в состоянии взмолиться сохранить ей жизнь.

– Я не…

По их лицам она прочла: они ей не верили.

Неужели эти отметины оставила она? Когда тащила Ханну вниз по лестнице, а потом через комнату? Вряд ли она схватила ее с такой силой. Да и продолжалось это не более минуты. Как она могла причинить своему ребенку такой вред?

– Алекс, клянусь…

Ханна показывала на нее, но смотрела на отца. Его лицо полыхало огнем. Нет, она не привела ее на виселицу, а поступила еще хуже – собрала хворост и самолично подожгла спичку.

Сюзетта покачала головой.

– Ты понятия не имеешь, что она тут вытворяла! Пыталась на меня наброситься и вонзить зубы. Рычала, кусалась…

– Lilla gumman, поднимись к себе комнату, пока мы поговорим с твоей матерью.

– Я только взяла ее за руку, это не могло… Я не…

Она попыталась осторожно взять предплечье и внимательнее его рассмотреть, но Ханна не далась.

– Я приложу лед.

Она бросилась к морозильнику, зная, что муж мечет ей в спину шаровые молнии.

– Клянусь, Алекс… Я не знаю, что случилось.

Она завернула многоразовый контейнер для льда в кухонное полотенце и протянула его Ханне, но муж взял его сам, нежно приложил к опухшей руке дочери, подхватил ее на руки и отнес наверх.

– Его надо прикладывать всего на несколько минут, иначе не миновать переохлаждения! – крикнула она ему вслед.

Но он не желал ее слушать.

– И проследи за тем, чтобы между контейнером и кожей был достаточный слой ткани…

– Все будет нормально.

Он исчез, даже не взглянув на нее. От его осуждения комната будто ходила ходуном.

Сюзетта прижала к губам пальцы и на какой-то миг забыла, как дышать.

Неужели это ее рук дело?

Она была уверена, что нет.

Почти уверена.

Совершенно уверена.

Уверенность дала трещину, и на нее лавиной хлынули сомнения.

Она не могла вспомнить.

Что она сделала со своей дочерью в тот момент, когда ее разум затмила ненависть? Ничего.

Ханне она не сделала ничего.

Это все Мари-Анн Дюфоссе. Вот в ком была проблема.

В этой гребаной маленькой французской ведьме.

ХАННА

Ужин выдался странный. Подозрительного вида рыба, мама с папой и стена между ними – потолще садовой стеклянной перегородки, которая сегодня отделяла ее от мамы. Папа уплетал рыбу, как голодный медведь, мама же клевала свою порцию с таким видом, будто розовое мясо представляло собой человечину.

– Думаю, нам надо поговорить о случившемся, – сказала она трагическим, карикатурным голосом, – о том, что ему предшествовало…

– Не при Ханне.

Девочка тут же заинтересовалась и оживилась. Все вышло даже лучше, чем предполагалось, и в действительности она совсем не возражала, если они хотели о ней поговорить. Это было бы сродни просмотру какой-нибудь замечательной игры наподобие той, что папа называл футболом, где игроки как угорелые носились туда-сюда, гоняясь и нанося удары по мячу, который наверняка взорвался бы, доведись ему слишком долго оставаться в неподвижном состоянии.

– Это имеет к Ханне прямое отношение…

Мама подперла рукой щеку, и папа сердито на нее посмотрел. Ее голова казалась достаточно тяжелой для того, чтобы от ее веса сломалось запястье.

Ханна подавила желание улыбнуться. Она ела рис, по одному зернышку зараз, запихивая их между зубчиками вилки. В общей сложности пятьдесят два зернышка. Мама без конца поглядывала на папу, однако для него интерес представляла только тарелка с едой. Он положил себе еще одну порцию салата.