Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 323

Очевидная опасность этой потенциальной нестабильности была сильна, так как полного обособления от заморских воззрений давно уже не существовало. Несколько ученых мужей проявляли интерес к книгам, проникавшим на территорию Японии через узкую щель торговли с голландцами. Япония существенно отличалась от Китая с точки зрения восприимчивости к техническим новинкам. «Японцы представляются народом сообразительным и быстро познающим все, что они видят собственными глазами», – сказал один голландец в XVI веке. Они быстро осознали и использовали на практике, что китайцам оказалось не по силам, преимущества европейского стрелкового оружия и приступили к его массовому изготовлению. Японцы научились собирать европейские часы, к которым китайцы относились как к забаве. Они стремились перенимать у европейцев все подряд, так как у них на пути не стояли собственные традиции, мешавшие китайцам учиться у иноземцев. В вотчинах великих феодалов появились известные школы или научные центры «голландских исследований». Сами правители сёгуната разрешили перевод иностранных книг, и такую санкцию историки считают важным шагом в настолько грамотном обществе, так как образование в Японии при Токугава принесло весьма добрые плоды: даже молодые самураи начинали интересоваться европейскими воззрениями. Японские острова представлялись относительно небольшими по площади, и между ними существовало надежное сообщение, поэтому новые идеи распространялись без особых затруднений. Следовательно, положение Японии, когда ее народу пришлось внезапно столкнуться с новым и невиданным доселе вызовом со стороны Запада, было гораздо более надежным, чем в свое время у Китая.

Первый период общения европейцев с жителями Японии закончился в XVII веке изгнанием всех их, кроме нескольких голландцев, которым разрешили вести торговлю с острова у порта Нагасаки. Европейцам в то время на такие действия японцев достойно ответить было нечем. Такое положение вещей вечно продолжаться не могло, и доказательством такого вывода послужила судьба Китая в 1840-х годах, вызвавшая большую тревогу кое у кого из правителей Японии. Европейцы и североамериканцы со всей очевидностью располагали одновременно большим желанием прорваться в азиатскую торговлю, а также распиравшей их непреодолимой мощью для выполнения данной задачи. Голландский правитель предупредил сёгуна о том, что тому не следует дальше придерживаться политики отказа от общения с европейцами. Беда в том, что правители самой Японии никак не могли договориться по поводу наиболее благоприятного пути: сопротивления или уступок иноземцам. В конечном счете в 1851 году президент США отправил военно-морскую миссию во главе с коммодором Мэтью Перри для принуждения японцев к налаживанию отношений с американцами. Под командованием Перри первая иностранная эскадра в 1853 году вошла в японские воды и без приглашения заняла бухту Эдо, чтобы продемонстрировать военно-морскую мощь Запада. В следующем году американская эскадра вернулась, и дипломатам принужденного к дружбе сёгуната пришлось заключать первый из череды договоров с заморскими державами.

Прибытие миссии Перри с позиции конфуцианской морали можно было рассматривать как предзнаменование приближающегося конца сёгуната. Естественно, известная часть японцев видела в нем то же самое. Понятно, что конец сразу же не наступил, и на протяжении нескольких лет наблюдалось нечто напоминавшее невнятную реакцию на внешнюю угрозу. Правители Японии далеко не сразу перешли к полноценной и откровенной политике уступок (они даже предприняли было попытку изгнания иностранцев со своей территории силой), и политический курс Японии на будущее удалось определить только ближе к середине 1860-х годов. В течение ближайших лет «дипломатический» успех Запада удалось воплотить в серии так называемых «неравноправных договоров», которые послужили символом японско-европейских отношений того времени. Главные уступки, доставшиеся Соединенным Штатам, Великобритании, Франции, России и Нидерландам, заключались в коммерческих привилегиях, статусе экстерриториальности для иностранных резидентов и аккредитации их дипломатических представителей. Чуть позже наступил конец самому сёгунату; первым из факторов его краха называют неспособность к сопротивлению иностранцам, а вторым считют угрозу со стороны двух крупных группировок феодальной знати, представители которой уже начали перенимать европейские военные приемы, пригодные для смещения клана Токугава и замены его более толковой централизованной системой, находящейся под их контролем. Между кланом Токугава и его противниками прошла схватка, но она сопровождалось не обвалом в смуту и анархию, а восстановлением в 1868 году власти императорского двора и администрации в ходе пресловутой Реставрации Мэйдзи.

Возвращение императора к народу после многих веков обрядового уединения и последовавшая широкая поддержка революционного обновления приписывались заслугам прежде всего наиболее образованных японцев с их страстным желанием бежать из «позорной неполноценности» на Запад, которое вполне могло привести их к тому, чтобы разделить судьбу китайцев и индейцев. В 1860-х годах министры правительства сёгуна и представители ряда отдельных кланов уже отправили в Европу несколько миссий. Агитацию с осуждением всего иноземного пришлось прекратить, чтобы узнать у Запада тайну его силы. В такой перемене политики заключался парадокс. Как и в некоторых европейских странах, национализм, коренившийся в консервативном видении общества, приходилось по большому счету использовать в ущерб традиции, которую он предназначался защищать.

Перемещение двора в Эдо, в скором времени переименованного в Токио («Восточная столица»), послужило символическим стартом Реставрации Мэйдзи и обновления Японии; первым этапом эпохи Мэйдзи, без которого было не обойтись, называют отмену феодализма. Обещавшее большие сложности и кровопролития мероприятие удалось предельно упростить благодаря предводителям четырех крупнейших кланов, добровольно сдавшим императору свои земли. Свои побуждения они увековечили в мемориале, посвященном императору. Они возвращали императору то, что изначально ему же принадлежало, для того, заявили эти предводители, «чтобы во всей нашей империи преобладало единое правило. Тогда наша страна сможет занять достойное место наравне с остальными нациями мира». Так выглядело лаконичное выражение патриотической морали, которой предстояло вдохновлять предводителей Японии на протяжении следующего полувека и пользоваться широкой популярностью в стране с высоким показателем грамотности населения, где местные руководители могли довести поддержку народом национальных целей до уровня невозможного где бы то ни было еще на планете. Стоит признать, что подобные выражения патриотической морали встречались и в других странах. Особой для Японии следует отметить оперативность, с какой судьбу Китая учли в программе своих действий японцы, эмоциональную поддержку понятию японской общественной и нравственной традиции, а также тот факт, что в императорском престоле заключался доступный источник морального авторитета, предназначенного не только для сохранения связи с прошлым. При наличии данных условий сложилась ситуация для японской консервативной революции 1688 года, открывающей путь радикальным изменениям.

Японцы стремительно переняли многие атрибуты европейского государства и общества. В течение первых пяти лет на Японских островах прижились: административное деление на префектуры, система почтовой связи, ежедневные газеты, министерство просвещения, обязательная воинская повинность, первая железная дорога, религиозная терпимость и григорианский календарь. Представительную систему местного управления внедрили в 1879 году, а 10 лет спустя новой конституцией предусматривался двухпалатный парламент (в рамках подготовки к назначению верхней палаты к тому моменту уже кому нужно присвоили статус пэров). На самом деле все выглядело не настолько революционным, как казалось со стороны. Приблизительно в это же время новаторский порыв начинал постепенно выдыхаться. Период, когда все иностранное вызывало восторг, миновал; подобный энтузиазм японских космополитов еще вернется во второй половине XX века. В 1890 году императорским Предписанием к обучению населения, которое с тех пор по великим праздникам зачитывали многим поколениям японских школьников, требовалось соблюдение традиционных конфуцианских обязанностей сыновнего благочестия и повиновения, а также пожертвование собой ради государства в случае такой необходимости.