Шехерезада - читать онлайн книгу. Автор: Энтони О'Нил cтр.№ 85

— Возможно, из скромности, Хамид.

— Он его просто не знал — никогда, — да и сейчас не знает.

Замечательно. Хамид покорно скушал чудесные посохи, магнитные острова, летающих жеребцов, джиннов ростом с гору, но не переваривает никаких неувязок. С Шахрияром было то же самое: доверие к ее рассказам подрывала не фантастика, а непоследовательность. За три с лишним года она не раз путалась, особенно повествуя о волшебной книге, где главный герой тесно связан с прежними абсолютно забывшимися событиями. К счастью, навеки преданная Дуньязада отвлекала Шахрияра от слишком проницательного анализа.

— Говоришь, что он знает, где ты?

— К чему ты теперь клонишь, Хамид?

— Ты сказала, будто твоего героя известили о том, где тебя держат. Если он это знает, то и ты тоже знаешь.

— Не обязательно.

— Значит, сама не знаешь, где находишься?

— Я этого не говорила. Ты ведь не откажешь мне в сообразительности?

— Значит, знаешь?

Она прикусила губу.

— Признавайся, сука, — прохрипел он.

— Ты меня убьешь, Хамид, если признаюсь, что знаю?

Он подозрительно посмотрел на нее:

— Тебе кто-то сказал?

— Неужели ты думаешь, будто я не узнала росписи на стенах, письмена на кирпичах?

— Саир проболтался? — сверкнул Хамид глазами.

— Ничего он мне не говорил, — честно призналась она. — Действительно считаешь меня дурочкой? Я умею логично мыслить, знакома с детальными картами. Разумеется, знаю, где я нахожусь. Очень умно прятать меня здесь. Тут легче всего укрыться, ты весьма практичный мужчина. Вдобавок справедливо и с поэтической точки зрения. По всему видно, ты человек образованный.

— Тогда скажи мне, где ты.

Шехерезада игриво рискнула.

— Скажу, когда придет Халис, — лукаво улыбнулась она, быстро отбросив былое раздражение.

— Сначала ему надо убить джинна, — мрачно заявил он, мигом вернувшись к враждебному тону.

— Почему ты на меня так злишься, Хамид? В чем причина?

Он шумно втянул носом воздух.

— Если ты наковальня — страдай, если молот — заставляй страдать другого.

— Неподходящая философия для образованного человека, — с материнским упреком заметила она.

— Философия для царей.

— Для тиранов, Хамид.

— Или для тех, кто старается выжить.

— Для тиранов, Хамид, поверь мне, я знаю. А тиранов ждет крах.

— Всех нас ждет крах. Сильный радуется скачке.

Она вздернула брови:

— Думаешь, у тебя нет слабостей, Хамид? Вообще никаких?

— Слабостей? — Он как будто ждал такого вопроса, огрызнувшись: — Травка открывает все двери. Это не слабость.

— Я вовсе не то имею в виду, Хамид.

— Именно то.

— Я сама ела орехи анакардиум ^[64], чтобы заснуть, Хамид. Иначе вряд ли продержалась бы тысячу и одну ночь. У тебя есть сейчас с собой травка, Хамид? Не поделишься?

Прячась в тени, он тяжело дышал и молчал, а Шехерезада проклинала себя: она специально планировала приключения Халиса с учетом привычки Хамида, но не учла, что со временем его запасы гашиша могут иссякнуть, он придет в дурное расположение духа и станет несговорчивым. И с Шахрияром бывало такое — отказываясь от вина, он становился особенно раздражительным и придирчивым. Для предупреждения подобных взрывов сказительница должна обладать чуткостью матери, непрерывно и незаметно переходя от буйных фантазий к циничному реализму, от легкомыслия к трагедии и обратно, через полный спектр эмоций и манипуляций. При этом необходимо постоянно приспосабливаться, впитывать настроение слушателя, как цветок всасывает из земли питательные вещества, выпаривать в воображении химические составляющие, вливать ожидания в душистые слова, анализируя, какие ароматы вызывают наиболее благоприятную реакцию, подбирая оптимальную комбинацию — возбуждающую, но в меру. Задача осложняется тем, что у нее единственный слушатель — один человек гораздо взыскательнее, он не подвластен изменчивым настроениям толпы, — и Шехерезада сейчас особенно нуждалась в помощи Дуньязады, чей заразительный смех, изумленные вздохи, точно рассчитанные восторги поколебали бы самого предубежденного критика. Без преданной сестры ей приходилось играть роль марионетки в собственной пьесе, притворяясь, будто понятия не имеет о дальнейшем, балансируя на грани опасной неубедительности.

— Я твои сны тоже знаю, Хамид, — объявила она. — Легко представить, что ты в них видишь.

Скрестив на груди руки, он бесстрастно взглянул на нее.

— Несправедливость, царящую в мире, — с притворным благоговением решительно продолжала она, — иссохшие слезы голодающих матерей, обрушившиеся на бедняков лишения, мольбы нищих… Твои сны заливает кровь угнетенных.

Подсказка нашлась в его ненависти к ее богатству, высокомерных замечаниях о борьбе за существование, свойственных человеку, считающему себя жертвой, старающемуся с редкостным рвением отделаться от подобной судьбы, не расставаясь с ее радостями.

— Ты о моих снах не имеешь понятия, — сдавленным тоном вымолвил он.

— Не позволяй страданию себя одолеть. Чуткость, Хамид, — ценный дар.

— Сама не понимаешь, что мелешь.

— Ты когда-нибудь любил, Хамид? Испытывал когда-нибудь любовь?

— Поцелуй тарантула, — прошипел он после долгой паузы.

Она рассмеялась:

— По-настоящему никто в это не верит.

— А ты какую любовь знала, чтоб вот так вот смеяться? — возмутился он. — Твой муж — палач. Не говори, что испытывала к нему хоть каплю любви.

— Я отдалась ему, как мученица, — сокрушенно призналась она. — Неужели ты в этом меня упрекнешь?

— Ты не мученица, а кокетка. Обвела царя вокруг пальца, чтобы власть захватить. Точно так же, как теперь меня стараешься провести.

— Ты же знаешь, что это неправда, — с притворной обидой сказала она. — Почему тебе все время хочется оскорбить меня? Что я такого сделала? Что сказала? В чем дело, Хамид? Объясни, избавь меня от огорчений.

Молчание.

— Прошу тебя, Хамид, пожалуйста…

— Ты надо мной посмеялась, — прошептал он.

— Я? Над тобой? — она нахмурилась.

Он молчал.

— Что ты имеешь в виду, Хамид? Я встревожена. Как я могла над тобой посмеяться?

Он вздохнул сквозь зубы и бросил:

— Сказала Саиру, будто я в тебя влюбился.

— Это он тебе рассказал? — с притворным недоверием переспросила она.