Телевизор. Исповедь одного шпиона - читать онлайн книгу. Автор: Борис Мячин cтр.№ 85

– Я должна забрать своего котенка по имени Карл, – заплакала я, – и еще некоторые незначительные вещи, которые остались в доме госпожи Перон…

– У нас очень мало времени, – недовольно проговорил гвардии сержант Чоглоков (это был высокий и красивый дворянин с приятными усами). – Агент короля Фридриха, книготорговец Генрих Зильбербург (хотя это и не его настоящее имя) побежал за помощью, скоро злодеи вернутся… Мы не можем поехать в дом госпожи Перон, это слишком опасно. Наверняка убийцы поджидают вас уже и там…

– Но… вы сказали, что моя нянька, моя добрая старуха Арина тоже… помогает вам и мне… Ведь они убьют ее, наверно, убьют…

– Аринушка сама знает, что нужно делать, – сухо сказал матрос Кирпичников. – Она знает, что может погибнуть за государыню; это ее судьба…

– Нет! – закричала я. – Каждый человек сам выбирает свой путь. Ежели всё действительно так, как вы сказали, ежели я ваша государыня, я приказываю вам, слышите, я приказываю, поехать в дом госпожи Перон и спасти мою няньку…

– Слово государыни для нас закон, – покорно склонился Чоглоков и велел кучеру трогать.

Через несколько минут мы подъехали к ненавистному мне дому.

– Няня! Няня! – я побежала наверх, по лестнице.

– А ну стой, дерзкая девчонка! – схватила меня за руку госпожа Перон. – На каком основании ты кричишь в моем доме? Ты совсем потеряла совесть? Я кормлю, пою и воспитываю тебя, а ты позволяешь себе такие выходки… Неблагодарная тварь!

– Дрянь, дрянь! – закричала и затопала ногами невесть откуда выскочившая Юлия, со своею заводной куклой под мышкой. – Нужно выпороть ее, мамочка! Нужно посадить ее в темный чулан и держать там без еды три дня, чтобы она образумилась и поняла, что она никто…

– На том основании, – торжественно и спокойно сказал гвардии сержант Чоглоков, входя в дом; плащ его развевался на сквозняке, – что эта девочка – Елисавета Алексеевна Тараканова, княжна Володимерская, истинная повелительница России и Украины. Десять лет назад к вам приехал русский посол, который оставил девочку-младенца с нянькой и попросил позаботиться о ней, в обмен на выгодное содержание. Вы согласились и сказали, что воспитаете ее как родную дочь, и что она ни в чем не будет нуждаться. Однако, будучи от натуры людьми жадными и мелочными, вы тратили все деньги только на себя…

– Ах! – воскликнула я. – Оказывается, вы обманывали меня…

– Я заботилась о тебе, как родная мать, – сказала госпожа Перон. – Мне не открыли тайну твоего происхождения, но я догадывалась… Ты ни в чем не нуждалась и должна поблагодарить нас…

– Поблагодарить вас? – усмехнулась я. – Вы сделали из меня служанку, Золушку, и теперь, как в сказке про Золушку, по всем канонам господина Буало, я должна проявить христианское милосердие и сказать: «я вас прощаю». И вот что я вам скажу: всякий раз, читая сию сказку и дойдя до кульминации, в коей принц надевает Золушке туфельку на ногу, и туфелька подходит, и все умиляются, – всякий раз я думала, что мне подсунули какую-то другую книжку, что с концовкой что-то не так… Любовь, милосердие, всепрощение, – какие прекрасные и какие ничтожные слова! Нет, мои дорогие родственники, в этой концовке не хватает кое-чего другого – возмездия…

Я выхватила у Юлии из-под мышки заводную куклу, бросила на пол и стала яростно топтать ее каблуком, пока механические колесики и шарниры не разлетелись во все стороны. Юлия заревела, прижавшись к матери, а госпожа Перон просто стояла и смотрела, не двигаясь, с покореженным лицом, как будто это я ей наступила в лицо каблуком и растоптала его.

– Посмотрите, до чего вы довели бедную девочку, – строго сказала моя нянька, уже с вещами и с котенком. – Пойдем, Лиза, не нужно тратить нервы на этих дурных людей…

Да, я не была милосердна, monsieur le Ministre. Милосердием и благотворительностью пусть занимается церковь. Я же намерена править, установив наисуровейшие законы и наказывать всякого, кто преступит их.

Что ж, любезный читатель, повесть моя подходит к концу, и, наверное, было бы неприличным держать тебя в дальнейшем неведении. Никакого меня давно уже нет; мальчик, которым я был когда-то, лежит с простреленным сердцем меж болгарских холмов. И вот эта грустная история.

Ранним утром с калмыком Чегодаем и секунд-майором Балакиревым я выехал на рекогносцировку ^[292]. Моей поездке предшествовал часовой монолог «возьмите меня с собой, ну пожалуйста», сопровождаемый прикладыванием рук к груди, возведением очей к небу и даже стоянием на коленях; кончилось тем, что Балакирев плюнул и пообещал взять, буркнув что-то про светлую память побратемщика Аристарха Иваныча. Было это еще накануне вечером, до глупого разговора с Калей. Мне выдали взамен моего изодранного польского камзола мундир барабанщика, оставшийся от Петьки Герасимова и случайно нашедшийся в обозе.

Сейчас же трех всадников встретило холодное летнее утро. Я поймал себя на мысли, что так свыкся с южным климатом, что и забыл уже о том, что такое настоящие, русские холода. В лазурном небе ярко светило восходящее солнце, не было никаких следов вчерашней грозы. Мы ехали вдоль леса, оглашаемого утренним пением птиц, в высокой траве, и мне всё казалось, что сейчас нам навстречу выйдут мужики с косами и русские бабы в платках, с песней и с просьбой поехать другой дорогой и не мешать им косить траву, – до такой степени мирной была картина болгарского рассвета.

– У турок есть один командир, Магомет, настоящий дьявол, – сказал невзначай Балакирев. – Не турок, а какой-то черкес. Я его видел под Кагулом, а позже – под Туртукаем. Везде, где он появляется, турки идут в атаку.

– Это Фейзула, татарский бей, – кивнул Чегодай, – приемный сын египетского паши, которого он сам же и отравил…

– Это не тот Магомет, – заспорил секунд-майор. – Того Горшков в ретраншементе заколол.

За опушкою леса была болгарская деревня, с церковью на холме. Мы решили спросить в деревне воды лошадям и узнать, как далеко простирается лес и можно ли его обогнуть. В деревне всё было тихо и мирно, никаких следов укреплений или присутствия турок заметно не было. Чегодай поехал посмотреть, но уже через несколько минут вернулся, рысью, с искаженным более чем обычно монгольским лицом.

– Что там?

Вместо ответа Чегодай провел ладонью у горла и развернул лошадь назад, к деревне; мы последовали за ним.

* * *

В церкви и вокруг нее повсюду лежали человеческие тела: полунагие, изорванные, обезглавленные, изувеченные, исполосованные саблями или пиками, в засохшей собственной крови, без рук, без ушей, некоторые разрубленные пополам. У алтаря с прижатыми к груди руками замер православный священник, в сердце его был вколочен крест. В другом месте лежала беременная женщина. Янычары ударили ее штыком в живот; кишки вывалились наружу; плод был зарезан и отброшен в сторону, было отчетливо видно пуповину. У других женщин были отрезаны груди. Мужчин было мало; а те, что были, никак не могли защитить свое село и тоже были убиты, раздеты и изуродованы. На церковном заборе были намотаны, словно арабская вязь, кишки, а за стеною валялся труп младенца; его ударили о камень головой и выбросили за ограду, как выбрасывают помои.