А 4-го я тяжело заболел рожистым воспалением – опять! – и тот же тип, что в 1-й раз. Сейчас выздоравливаю и 15-го думаю уже приступить к занятиям в школе. Все эти дни лежал и не выходил.
Очень беспокоит собственный несуразный аппетит, возвращающийся по мере выздоровления! Но ничего – как-нибудь переживем. А победы, победы какие! И жить становится легче и веселее… Не болейте; желаю Вам сил и здоровья. Целую крепко. Ваш Мур.
Потом письмо через неделю:
<19/II-43 г.
Дорогая Лиля!
Сегодня у меня утро писем – в самом деле, написал Але, Вам, Муле. Жизнь моя вновь вошла в некое подобие нормальной колеи. Вновь я хожу в школу, вновь занимаюсь; даже был в кино позавчера, смотрел «Мелодии вальса» – «новый» американский фильм.
Но я подозрителен, и мне кажется, что это – затишье перед бурей. С какой стороны эта буря придет и в чем она выразится – не знаю, но почему-то так кажется.
Деньги идут на питание, исключительно на это; вся трагедия в том, что здесь все есть. В Москве я бы зарылся в библиотеку, о чем мечтаю, а здесь никак нельзя забыть об аппетите, нельзя отвлечься, что необходимо.
Но летом я твердо намерен возвратиться в Москву, окончив 10-й класс, если ничего не изменится с моими делами военными, и поступить в ВУЗ. Образование – прежде всего. А пока надо «дотянуть». Хожу с палочкой – последствия болезни, но надеюсь, что скоро совсем выздоровлю. Пишите подробнее о себе, я очень о Вас соскучился.
Обнимаю. Ваш Мур.
В письмах Мура все чаще и чаще появляются ласковые нотки по отношению к теткам, тревога за их жизнь и здоровье. Что это – душа в нем начинает прорезываться или мальчишеская бравада уступает место естественной человечности, и он уже не стесняется проявлять свои чувства? «Пишите почаще и поподробнее о себе, если бы вы знали, как я беспокоюсь о вас! Вы мне единственно родные люди во всем Союзе…»
В апреле он снова тяжело болен и снова один в своей каморке с высокой температурой, и некому за ним ухаживать, некому принести воды, сварить еду, сказать доброе слово. Невзгоды обрушиваются на него одна за другой, словно бы кто-то там, кто распоряжается нашими судьбами, боится, что за свою короткую, очень короткую жизнь Мур не успеет испить всю чашу до дна…
1/IV-43 г.
Дорогая Лиля!
Пишу Вам вновь больной – и, увы, это не первоапрельская «утка». Опять, в пятый раз, начиная с осени, – рожистое воспаление, все той же ноги; опять начинается с температуры 39–40°С, озноба, стучания зубами и дрожания; на следующий день температура спадает, я лежу дня 4, принимаю стрептоцид, краснота проходит, я вновь начинаю ходить – до той поры, пока какой-то заупрямившийся микроб не начнет всю процедуру сначала! Прямо-таки какой-то злой «фатум»! Собственно говоря, надо бы выяснить, не играет ли тут роль tbc, но выяснить это трудно – с такой суматошной жизнью и такими плохими врачами.
Успешно кончил 3-ю учебную четверть. Это было трудно – из-за призыва и болезней. По-прежнему держу курс на Москву; по совету жены А.Н.
[151], написал заявление в Союз писателей; А.Н. поддержит, и вызов весьма будет вероятен (хотя я поверю в этот отъезд в Москву лишь тогда, когда буду иметь надлежащие бумаги на руках).
Очень много читаю; перевожу книгу Валери «Взгляды на современный мир» на русский язык (для практики и собственного удовольствия).
В августе МГУ должен приехать в Москву; я туда думаю поступить. С Алей продолжаю переписываться. Привет Зине.
Обнимаю. Ваш Мур.
А 12 июня Муля пишет Але: «Сегодня утром Лиля сообщила приятную новость. Толстые исхлопотали разрешение Муру вернуться в Москву и уже отправили ему этот документ с оказией на самолете. Во вторник 15-го Лиля ездила к Толстым по поводу квартирного устройства Мурзилы, кое-какие планы есть и у меня…»
Итак, пропуск в Москву Мур получил, и он заканчивает школу, десятый класс, и вроде все благополучно идет, но в разгар экзаменов его опять вызывают в военкомат. Он должен теперь каждый день ездить в Старый город и ждать отправления. Союз писателей пишет бумагу с просьбой дать отсрочку до окончания школы, дать возможность сдать экзамены. В Союзе в это время из московских писателей главным был Лежнев, а военными делами ведал Михаил Голодный, они советуют Муру не ездить в военкомат, а заниматься и сдавать экзамены, так как надеются, что вот-вот придет ответ и ему, конечно же, дадут отсрочку. Но другие знакомые настоятельно уговаривают Мура не манкировать и ездить в военкомат каждый день, ждать там результатов. И Мур каждый день торчит в Старом городе вместо того, чтобы готовиться к экзаменам и сдавать их, а в Старом городе у военкомата тысячи людей и полная неразбериха! Я свидетель тому – я видела толпы узбеков, которые приезжали из кишлаков с женами, детьми, матерями, отцами и неделями жили под открытым небом, дожидаясь, когда мобилизованного отправят на фронт.
В конечном итоге, потеряв на ожидание месяц, Мур 5 июля узнает, что пока оставлен в резерве. 12-го он пишет:
Дорогая Лиля!
Давно Вам не писал, все было некогда: возня с военкоматом, возня со школой. Получил отсрочку до 1-го сентября. Аттестат за 10 классов мне не дали ввиду того, что я сдал только три экзамена. Остальные же я не сдавал, потому что меня каждый день – в течение месяца – собирались отправить (по военной линии), вызывали и т. д. и было не до школы. Но отсутствие аттестата не помешает мне поступить в ВУЗ. Надеюсь, в Москве Толстые подсобят в этом плане. Вот что чрезвычайно тревожно, так это мое положение с отъездом: пропуск у меня до 15 августа, и ехать я не могу, так как невозможно достать билет, думал ехать с драматургами, отказали: «для своих мест не хватает, не то что…» Не знаю, что делать, и никто не знает. «Прозондирую» Ахматову, может, она что-нибудь сделает. А пока живу «между небом и землей», то есть стараюсь уехать и не могу, и жизнь кажется нереальной. Обнимаю, Ваш Мур.
Выехать в Москву он не может, потому что идет реэвакуация – из Ташкента, из других городов возвращаются в столицу предприятия, учреждения, институты, академии, театры. Одиночкам получить билет столь же трудно, как и в дни эвакуации из Москвы! Мур мечется, но ни одно учреждение его с собой не берет, а семьи писателей еще не вывозят, только некоторым удалось уехать.
В эти месяцы Мур живет очень худо – он голодает. В июне он торчит целые дни в Старом городе в военкомате и даже пообедать в столовой Союза писателей не может! А рядом с военкоматом – базар и столько соблазнов! Именно в эти дни он совершает проступок, о котором напишет в дневнике, что это было похуже воровства, это было предательство! Он расстается с единственным своим достоянием – с книгами Марины Ивановны, которые она дарила ему… Он продает их.
Изя Крамов рассказывал мне, что он бывал у Мура в его каморке, где едва умещались раскладушка и дачный соломенный столик. Там, над столиком, приспособлена была маленькая полочка, и на ней стояли тоненькие книжки: «Ремесло», «Версты», «Царь-Девица». Мур читал ему вслух, а за фанерными перегородками слушали и раздавались голоса одобрения и просили еще почитать…