Кукареку. Мистические рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Исаак Башевис Зингер cтр.№ 36

Каждый вечер сосед наш, а он был подмастерьем у нас в пекарне, передавал Эльке хлеб от меня, ржаной и пшеничный, ну и несколько бубликов, кусок лейкеха или там ромовой бабы. Парень был он участливый, прибавлял ей, случалось, и от своей доли. Прежде, правда, он постоянно меня задирал, то в бок локтем ткнет, то по носу щелкнет. А с тех пор, как стал к нам домой заходить, переменился. «Знаешь, Гимпл, – говорит он мне как-то, – а ведь женка твоя ничего, и детишки такие смышленые. Ты не стоишь их, х’лэйбн!» – «А что ты скажешь насчет того, – спрашиваю, – про что люди болтают?» – «Языки у людей без костей, – отвечает, – а ты будь умней, и пусть тебя все это трогает, как прошлогодний мороз».

Как-то ребе посылает за мной и говорит:

– Ты, Гимпл, уверен, что обознался в тот раз?

– Конечно, ребе. Ошибся.

– Постой, но ведь ты это видел своими глазами?

– Может, – отвечаю, – это тень была. Тень от балки.

– Что ж, – говорит, – если хочешь, возвращайся домой. И благодари рува из Янова, это он раскопал один такой пункт у Рамбама.

Я припадаю к руке наставника, лобызаю и – бегом домой. Шутка ли, почти год не видеть жену и детей! Потом думаю: нет, надо остыть, вернусь-ка я лучше в пекарню, отработаю день, а уж там – на всю целую ночь, по-людски. Никому ничего не рассказываю, только на сердце, чувствую, праздник. Бабы и девки, конечно, меня, как обычно, подначивают, смехом захлебываются. Да залейтесь вы, думаю, хоть совсем, истина, видите, все равно на поверхность всплывает – как масло в воде! Если сам уж Рамбам решил, что «кошер» – дело чистое.

Поздно вечером, покончив с закваской, я беру свою долю выпечки, насыпаю мешочек муки-пеклеванки – и домой! В небе круглая светит луна, звезды сверкают. Я шагаю, а впереди бежит моя тень. Дело было зимой, накануне снегу насыпало. Иду я – и хочется петь. Однако час поздний, не будить же людей! Стал я что-то насвистывать, вдруг вспоминаю: нельзя, бесов к ночи накличешь. Пошел молча. Собаки лают вдогонку. У гойим на каждом подворье собака. Ладно, думаю, лайте, щелкайте злобно зубами, вы – собаки, а я человек. Мужчина, муж достойной жены, отец славных детишек…

Приближаюсь, а сердце: бух! бух! И вроде бояться-то нечего, и боязно как-то. Ну, будь что будет… Берусь потихоньку за клямку, отпираю, вхожу. В доме темно. Элька, наверно, уже уснула. Ставень прикрыт, через щель бьет луна. Остановился на миг возле люльки: девочка, ясное личико. И чувствую, что сразу ее полюбил. Шаг-другой – подхожу к кровати. И что же я вижу? Лежит Элька, и рядом – наш подмастерье, вот негодяй! Луна померкла. В глазах темно. Руки-ноги дрожат. Зубы пляшут. Хлеб из рук выпал. Элька проснулась, голос подает: кто там, а?

– Это я… – лепечу.

– Гимпл? Откуда ты, – удивляется, – взялся? Тебе разве можно?

– Можно, – отвечаю, чуть жив. – Ребе позволил…

А сам весь как в лихорадке.

– Слушай, Гимпл, – говорит она, – ты бы вышел во двор, поглядел бы, как там коза. Что-то к вечеру ей похужело…

Я забыл сказать, мы держали козу. Я как услышал, что с козой не в порядке, бегом к ней, к ней привязан я всей душой, мне она – как человек. Добродушнейшее созданье…

Открываю сарайчик, коза стоит себе как ни в чем не бывало, коза как коза. Ощупал бока. Потянул за рога. Помял вымя, живот. Ну конечно, опять коры обожралась! А так все в порядке. «Спокойной ночи, – говорю, – тебе, козочка. Не болей, будь здорова». И бессловесное это животное отвечает мне: «Ме-э-э…» То есть спасибо, благодарствуем…

Вернулся и вижу: парень исчез.

– А где, спрашиваю, подмастерье?

– Какое еще подмастерье? – не понимает она.

– Да как же, тот самый. Из нашей пекарни. Он ведь только что, – говорю, – с тобой тут лежал…

– А все бы мои, – отвечает, – хворобы на твою голову! Можно – и в печень. А лучше – на всего на тебя и на всю твою жизнь! Не иначе, – кричит, – как нечистый вселился в тебя и мороку наводит. – И как заорет: – Вон отсюда, лунатик! Припадочный! Клепнутый! Колтень несчастный!

Я думал, весь Фрамполь сбежится. А тут братец ее из-за печки выскакивает, да как даст мне в потылицу! Кулаком! Хребет, думал, треснет. Молчу, каша заваривается, вижу, крутая. Не хватает еще, чтоб по городу слава пошла, что я колтень, с нечистым спознался. Кто станет покупать тогда мою выпечку, пропаду…

– Ладно, – говорю, – не строй из себя неструганую. Все понятно, не подымай шума. Кончили.

В общем, кое-как ее утихомирил.

– Кончили – так кончили, – вздыхает. – Черт с тобой, ляжь спать, и чтоб тебя там свело калачиком. Дугой. Колесом.

Утром в пекарне отзываю парня в сторонку. Так, мол, и так, что скажешь? А он на меня глядит, точно с крыши я сверзился:

– Х’лэйбн, – отвечает, – х’зол азой лэйбн… А тебе, говорит, обязательно к доктору надо. Или к старой знахарке-гойке. Боюсь, – говорит, – что пары заклепок у тебя все-таки не хватает. Вот здесь, – и тюкает меня пальцем по голове. И добавляет, сочувствует: – Мне тебя жаль, Гимпл… Так что не бойся, я никому, х’лэйбн, не расскажу.

На том и решили.

Чтобы короче: прожил я с Элькой больше двадцати лет. Родила она мне шестерых – двух мальчиков и четырех девочек. Все в эти годы было, всяко случалось. Но я как оглох и ослеп. Не слышу, не вижу. Еще и ребе мне, помню, сказал: «Благо тебе, если веришь. Писано: цадик своей верой живет».

И вдруг: с Элькой плохо. Началось вроде с ерунды – пупырышек на груди. Но годы ее, видать, вышли. Потратил я на ее болезнь состояние. Забыл сказать, что к тому времени я имел уже собственную пекарню. И во Фрамполе считался почти богачом. Врач – каждый к ней день. Все ворожеи, шептуньи перебывали у нас. Пьявки, банки. Доктор из Люблина приезжал: поздно. Перед самой кончиной Элька подзывает меня:

– Прости, Гимпл.

– За что, – говорю, – прощать? Ты была мне женой, супругой.

– Ой вэй, Гимпл, все эти годы я тебя грязно обманывала. А теперь я хочу предстать перед Господом с чистой душой. Знай, Гимпл, что все эти дети – не твои.

Лучше палкой бы по голове.

– А чьи ж они? – спрашиваю.

– Кто их знает, – пожимает плечом, – разные бывали. Знаю только, что не твои.

И с этими словами запрокидывает головку, захлопывает глаза, и нет больше Эльки. А на белых губах – усмешка, как будто сказать хочет: «Ну как, здорово разыграла я этого дурня?»

Столько лет с ней промучился – и нате вам…

4

Как-то ночью – семь дней шивэ прошли – лежу я на своих мешках, то ли сплю, то ли нет. И является Тот. Да-да, сам Искуситель.

– Что же, Гимпл, ты спишь?

– А что ж мне еще делать? Поел бы вареников – нету.

Он:

– Вот они, люди. Оставили в полных тебя в дураках. Ответь же им тем же!