– И очень. Скажи, это правда, что Гитлер приказал стереть Ленинград с лица земли?
Дмитрий пожал плечами:
– Тебе лучше спросить Александра.
– Я слышала… – начала она, но вдруг, что-то сообразив, остановилась. – Знаешь что, Дима? Думаю, нам лучше вернуться домой.
– Знаешь что? – в тон ей повторил он. – Думаю, мне лучше вернуться в казармы. Ты не возражаешь? У меня… дела. Хорошо?
– Разумеется, Дима, – кивнула Татьяна, глядя на этого беспомощного, бессильного, неспособного сострадать человека.
Можно ли до такой степени сосредоточиться на себе самом?
– Не знаю, когда смогу прийти еще, – добавил Дмитрий. – Говорят, мой взвод посылают за реку. Приду, когда сумею. Если сумею. Я напишу.
Татьяна поспешно распрощалась и, стоя на углу, долго смотрела ему вслед. Вряд ли они скоро увидятся.
Подходя к дому, она увидела выбегающего из дверей подъезда Александра. Он был метрах в десяти, когда заметил ее и замер как вкопанный. У Татьяны не хватило самообладания взглянуть ему в глаза. Повернувшись, она быстро пошла в противоположном направлении.
– Таня! – крикнул он, догоняя ее.
Она отпрянула и умоляюще подняла руку.
– Оставь меня, – едва слышно попросила она. – Только оставь меня в покое, больше ничего не надо.
– Где ты была? – тихо спросил он. – Я уже три утра подряд прихожу в магазин на углу Фонтанки и Некрасова, пытаясь застать тебя.
– Ну вот, ты меня и застал.
– Таня, как ты могла позволить ему сделать с собой такое?
– Я сама постоянно спрашиваю себя. И не только об этом.
Александр растерянно моргнул.
– Таня…
– Я не хочу говорить с тобой сейчас! – крикнула Татьяна, отступая еще на шаг. Глаза ее были полны слез, губы дрожали, но она все же сумела выговорить: – И вообще никогда!
– Таня, позволь объяснить…
– Нет.
– Хотя бы секунду…
– Нет.
– Таня…
– НЕТ!
Она подошла к нему, сжав зубы и не доверяя себе: слишком велико было желание ударить его. Кулаки непроизвольно сжались. Поверить невозможно, что она способна ударить Александра…
Он посмотрел на эти крошечные побелевшие кулачки и сказал грустно, неверяще:
– Ты обещала простить…
– Простить тебе, – прошипела Татьяна, не вытирая катившихся по лицу слез, – храброе и равнодушное лицо. – Она застонала от острой боли, казалось, поселившейся в ней навеки. – Но не храброе и равнодушное сердце!
И прежде чем он успел ответить или остановить ее, Татьяна вбежала в подъезд и одним махом взлетела по ступенькам.
Отец лежал на полу в коридорчике, все еще пьяный и без сознания. Мама и Даша плакали в комнате. Татьяна наспех смахнула слезы. Господи, неужели это никогда не кончится?
– Таня, что за ужас! – прошептала Марина. – Ты не представляешь, что наделал Александр. Взгляни на стену!
Она почти восторженно показала на валявшиеся на полу обломки штукатурки.
– Он сказал, что своим пьянством твой папа губит семью как раз тогда, когда нужен ей больше всего. Что он не выполняет своего долга по отношению к людям, которых обязан защищать, а не калечить. Надвигался на твоего отца, как танк! И кричал на весь дом: «Куда ей податься, если на улице в нее стреляют фашисты, а в доме собственный отец пытается ее убить!» Таня, его было невозможно унять! Он велел твоей матери положить отца в больницу! Сказал, что мать обязана заботиться о своих детях. Твой папа едва на ногах держался. Но все же попытался его ударить. Александр схватил его за плечи и швырнул в стену, а потом выругался, плюнул и выскочил за дверь. Как только не убил! Клянусь, я думала этим кончится! Не поверишь!
– Почему же, поверю, – протянула Татьяна.
Александр носил в сердце память о своем отце. О матери. О своей судьбе. Татьяна была единственной в мире, кому он доверял, поэтому она помогала ему нести этот крест. На какое-то мгновение она забыла о своих чувствах и думала только о нем и даже злиться стала меньше.
– Он лишился чувств от боли? – спросила Татьяна, садясь на диван.
– Скорее от страха. Таня, ты меня слышишь? У Александра было такое лицо, словно он сейчас прикончит твоего отца.
– Я слышу, – обронила Татьяна.
– О Таня, – шепнула Марина, очевидно, не желая, чтобы остальные догадались, – что вы теперь будете делать?
– Не пойму, о чем ты. Лично я собираюсь помочь папе.
Папа все еще не пришел в себя, и Метановы забеспокоились.
Мама предложила попробовать положить папу в больницу на несколько дней и дать как следует протрезветь. Татьяна посчитала, что это неплохая идея. Папа вот уже много дней не выходил из пьяного ступора.
Она попросила Петрова помочь отнести отца в Суворовскую больницу, при которой был вытрезвитель. На Греческой, где работала Татьяна, такового не имелось.
Все вместе они донесли отца до вытрезвителя, где его положили в одну палату с еще четырьмя пьяницами. Татьяна попросила губку и воды и обтерла лицо отца, а потом посидела несколько минут, держа его безвольную руку.
– Мне очень жаль, папа, – вымолвила она.
Он не ответил. Она посидела еще немного, настойчиво добиваясь ответа. Наконец он застонал. По-видимому, это означало, что он приходит в себя. Мутные глаза приоткрылись.
– Я здесь, папа, – повторяла она. – Я здесь.
Он слабо шевельнул головой.
– Ты в больнице, всего на несколько дней, – пояснила Татьяна. – Пока не протрезвеешь. Потом придешь домой, и все будет хорошо.
Он чуть сжал ее пальцы.
– Прости, что не смогла выручить Пашу. Зато все остальные живы и здоровы.
В его глазах стояли слезы. Губы чуть приоткрылись. С языка сорвался хриплый шепот:
– Это я во всем…
Татьяна поцеловала его в щеку:
– Нет, папочка. Во всем виновата война. Но тебе не стоит пить.
Он снова закрыл глаза, и Татьяна ушла.
Дома расстроенная Даша накричала на нее. Марина пыталась их помирить. Татьяна сидела на диване и молчала, воображая, что мирно беседует с дедом и бабушкой. Видя, что сестра не обращает на нее внимания, Даша вошла в такой раж, что попыталась ударить Татьяну. Марина едва успела перехватить ее руку:
– Прекрати! Она и без того изувечена! Неужели не видишь, что у нее с лицом?
Татьяна благодарно взглянула на Марину и хмуро – на Дашу, поднялась и направилась в другую комнату. Хоть бы лечь, заткнуть уши и ничего не слышать! И не видеть!
Даша схватила ее за подол. Татьяна увернулась, вскинула голову и холодно, твердо объявила: