Видения Коди - читать онлайн книгу. Автор: Джек Керуак cтр.№ 99

И говоря с белым светом, Мир настал; они пришли со златыми веслами и спустили на нас потопы божьи, мы все готовы полететь по ветру с матросскими вещмешками или денежными мешками, это хохма – знахарь умолкает, дамы ждут, знахарь начинает вновь – Говоря: Тот, кто Ранифицирован в Шкуре Баньши, Да Не Сможет Хвастать Тогой и Каркать в этой Моредроге. Полые флейты провозглашают Царя, тот выходит оспорить последнейшее предсказанье пророка, он взмахивает большим о-перенным копьем; Старый Знахарь Римус Хайям Дулуоз, он просто сидит и выпускает еще один залп по правительству. «Война есть здоровье Государства». «Война Устарела». «Война Экзистенциальна». «Война это Никуда». Ну, дуй, детка, дуй! дуй, мир, дуй! вали! Йяаах – би-льять! – Ш’каго, эт ваще не город – эт яблыко, чувак, эт яблыко, эт последки яблока, это кранты. А меж тем Майлз Дейвис, как солнце; или же солнце, как Майлз Дейвис, дует себе своим грубым рожком; самый симпотный трубный тон после Хэкетта и Макпартленда, и в то же самое время, чтобы подкрепить плотью кой-какой его тонкий голый звук, кое-какие дикие абстрактные новые идеи развивались вокруг растущей темы, что начиналась, как дерево, и становилась костяком из железа, на который можно нанизывать неимоверные фразы, и развешивать их, и долгими паузами балдеть, пинать дальше, хлестать, касаться скрытыми и явленными значеньями; чтоб войти, стало быть, как сладкому тенору и дунуть суперпрекраснейше, жатва тут что надо. Я люблю Майлза Дейвиса потому, присылайте почтовую открытку за пенни. «Балдеж людям», – говорил, бывало Крошка Загг, серьезный, что твой холм, «давай просто вали и расстраивай людей», холмовое хамье, чертовски жалко, а он еще и идет ночью вдоль по улице, а тут эта очередь аптечных стояльцев, 2 ночи Манхэтнат, и Загг говорит: «Смари, как мы (он и Хинденбёрг, последний из мальчишек Долтонов, а Долтоны это псевдоимя) расстроим этих кошаков вдоль оконного стекла вот этого тут „Уэлана“. Они и не поймут, откуда им прилетело». И Крошка Загг с Бобом Хинденбёргом идут такие и рассекают прям туда «поперед всех того парня», как сказал бы франко-кэнак, и там такой этот габардиновый берет и габардиновое пальто на них обоих, а Крошка Загг, он в натуре маленький, а большой Боб выглядит крутым, а Загг хитрым, и вот идут они такие дальше, но, все это время врубаясь в парней на углу посмотреть, как воздействует одежда, что на них; и никто не знает, что и думать, это в натуре балдеж. «Еще б, я знал ее в Орегоне», – грит тот парень возле бензоколонки; в усиках и с коммивояжерскими мешками, и подкуривает «Кэмел» и ждет свой «де-сото» со складным верхом, и беспокоиться не о чем, кроме каких-нибудь сплетен о ком-то, с кем он был знаком в Орегоне – он сказал женщина? Должно быть, имел в виду пизда. По меньшей мере я имею. Введу. Пизду. Или. Я. Значу. Пах – бах – фах – фоу – фум, ячую пса английской крови! – вокруг паровозов, мы направляемся к арапахо на Слет Корней урней в старом Д-граде, Денвере, колоу, блять

Прерванная мысль, Коди Всегда работал на стоянке, черт. Вечно работая, работал отсюда до Химексики, Алабамы и Маккука, Небраска. Ёу! – вон… она… пошла… вот! Пизда всем пёздам, ноги в милю шириной, я в смысле длинные; ах ну что ж, автобус прыглатил ее целиком, ком, комом вся ее дыра прочь с глазниц моих, пока я прислоняюсь в этом гастрическом дверном проеме, весь такой бедственный и разрывающийся помереть ради любви к Миледи. Иисусе, как же я это все ненавижу – ну, вообще, это хорошее лицо, но мне не нравится ощущенье, какое получаешь от вида его горла, что он (хитрый, вот; нет времени на ссылку или молчок, молчанье или изгнанье) – человек повешенный, стоит, большая отметина виса у него в шее, большие Фаустовы кости, но жирный и урод, и вскрыл белую плоть беловоротничковых рабочих Америки, когда они на самом деле портятся и выглядит ужасно, и вот он ждет своей машины и грит свойму начальству, что я говна кусок, или слишком старый, или молодой слишком, или что угодно, а я собирался сказать, что рожу его терпеть не могу.

Ах что за терки из-за человека поутру – вон он стоит, прими его. Он столп моему столбу. Я не стану жалеть ему ни цента дани. Я всегда и впрямь говорил, что доллар взаймы это дуб собственный; а четверть фискального налога равна пятой части финансового займа, разделенного на два и треть взаимными соблаготворительными вспомогательными китайскими политиками Мемориальной Промышленностью Страховок Крафта с центральными главными дочерними конторами посреди парковочного района.

Черт. Сколько, значит, времени прошло? Лишь несколько секунд, и по часам, и работа моя тащится и тянется, и катится устало, устало, я не хочу работать, я хочу балдеть – это балдеж. О были некогда святые на подоконниках и голуби в идеалистической заре Денвера, когда Ирвин в Махатмовых одеяньях кручины прятался в сыром погребе на Грант-стрит и вколачивал гвозди себе в руки на столе; склонял главу свою, пошел ниц, умер – чтоб жить снова и выступать вперед в пятнадцать раз сильней, как Иов, поэтому сегодня он крупный респектабельный молодой поэт в Нью-Йорке, никто не знает про него, вот только имя у него еврейское и означает Колено Горного Сына Златого Перста, он сказал: «Я глянул в зеркало / проверить свои худшие страхи. / Лицо мое темно, но лепо. / Оно не любило уж много лет./» Кроме того, он написал: «Я вернулся домой из кино / и ничего у меня на уме, Трюхая вверх по 8-й авеню / к пятнадцатой, почти ослепши, / Дожидаясь пассажирского судна» (и это мне напоминает в точности про тот сон о большом пассажирском судне, что выстроилось вдоль пляжа подле многоквартирного курорта, на котором битое стекло в песке за веревками для сушки стирки, и о девушке, что мне сказала: «Но я могу порезать себе ноги в этом песке, эй», и кто-то впрямь бы мог, Пах! прибрежные пираты в больших старых тяжелых крейсерах открывались на наши рубежи обороны и давали нам хапнуть прилива в жопу и рожу, мы все рушились на песок во дни получше, с парасольками от солнца и несколькими попугайчиками и жены десантных попрыгайчиков короновали нас плющовой листвой лавровой победы, сплошь ядовитой и южной, так что ж я, к черту, говорил – нет, с другой стороны, то был пляж, я поймал себя на том, что бегу тогда, как раз когда Джек поймал меня на бегу по машине, но песок был, и есть, вполне… трагичен, или как там еще, и значит: но тот сон был странен, дорогой Чэд) «/ судна плыть в моря. Я жил на чердаке меблирашек / возле ПортоУправления / Громадный городской склад / Медленно бурел / Через дорогу от него старый бурокирпичный / его пожарные лестницы свисали / На улицу, которой следовало быть Россией / вне Златых Врат / или Опять в Средневековье, / не в Соединенных Штатах/.»

«На улице, которой следовало быть Россией», выражает в точности томленье бывшего идеалистического юного еврейского мальчика, выглядывающего в окно в Манхэттене его разочарований; кроме того, это утверждение, близкое к помешательству и настолько близкое, что вызывает гипостобию, либо, раскачиваясь на трапеции над смертью, на улице, которой следовало быть Россией, вне Златых Врат (золотые шишаки на Кремле, свитки; Золотые Ворота Русского холма Фриско;) или опять в Средневековье, не в Соединенных Штатах… что это за «в Соединенных Штатах», если не выражение ловкого мелкого ума, стиснутого страхом безумия; тут ты приходишь, нет, но теперь послушать, но ты же да, чтоб «Две книги поверх покрывала, Джек Вудфорд и Поль де Кок. Я сел за стол читать святую книгу, / о сверх-городе / на каковой не могу взирать» и у тебя высказыванья могучего поэта, «Я сел за стол читать святую книгу, / о сверх-городе / на каковой не могу взирать», «О сверх-городе», «На каковой не могу взирать». «На каковой». Использование понятий Сверхчеловека смешано с глиняными существительными вроде стола, книги и т. д., и венец всему, могучее «каковой» поэтической точности, а также указатель направления к значению, и величавое его роскошество. «Затем услышал я великих музыкантов / игравших в Зале Красного Дерева». продолжает он, позже, в другом месте, эта жемчужина у меня во владении, у нас новая преемственность Доде и Барочностей всяких видов – сортов – особенностей – размеров – бюста – габаритов – серое время, веселое, разухабистое время – время маленьких гостиниц, время, время этого всего – время, или, время, проходи – Вошел Коди, сел на печку: «Ох, но я устал, эта странная старая ночь; Ох, но это усталая ночь, я весь день вкалывал с шинами грузовиков, а всю минувшую ночь стрелки переводил») – и стоит в дверном проеме, думая эту старую сломанную мысль, и вот в чем она была: «Та палконогая старая мымра, что стоит на углу, и ее Ханнеган мимо прошли, его так зовут, мы паркуем этот „крайслер“ сюда, он единственный парень, кто на чай дает, он да этот тексасский миллинефтяной чувак; ее Ханнеган, она его называет, старая пизда, ее историю выкладывает, но ничего, нормально так мне она нравится, хотелось бы мне ее как-нибудь испробовать. Давно ли она ушла с той ступеньки?»