Видения Коди - читать онлайн книгу. Автор: Джек Керуак cтр.№ 97

Ну, подумал Дулуоз, эта дама совсем как Ма. Вот бы мне убедить Ма приехать жить во Фриско. Ага, вот что мне и надо сделать – В белых деревянных ступеньках (там лишь Коди внизу смеется посредственным дополнительным программам Эймоса-с-Энди четырехчасового воскресного дня во Фриско – а я-то думал вместо этого стать Дулуозом-газетчиком в «Сан-Франсиско Кроникл» (как в «Солнце») Дулуозом-тормозным кондуктором).

Он пялился в окно и наблюдал за трепетом пеленки в отражении в окне застекленной веранды, в рябистом отраженье к тому ж, как туман Элиота просто-напросто берет и вскальзывает ему в ум как некие наблюдаемые явленья. Две зеленые жестяные банки оливкового масла на чистых белых ступенях того итальянского семейства. (О фасоль дома! думал Дулуоз в тот миг.) Дулуоз сидел и покачивался в кресле. Я сегодня вечером напишу Э. Э. Куинну это письмо, решил он.

Коди есть брат, которого я потерял.

В тусклом… О под ветром, и под ветром скорбя, потерянный брат отбывает, О! не! – вот вылазки в предел, или хандры в большекупольных часах, вали разбивайся у долины. День! любой день!

Но немного времени прошло, покуда не увидел я ее опять, и потом в тот раз она сказала мне: «Чарли-мальчонка, с тобой точняк что-то не так, не знаю, поскоку я могу точно сказать, чтойто, но вот ты, ты, мальчик мой, ты, сладкоеха, надуваха, можешь кукситься у луны, и делать котлетки из ранеток миледи, пролениться весь июль на той же самой каменной стене или колоть косточки в своих пуппурных пухах, годных лишь для подгуливающих подстреленных и всех таинств молений твоих – завлечь, заклясть – теперь ступай.

Да, Коди брат, которого я потерял – он очень запросто мог бы стать мне братом заместо того, что был у меня на самом деле, который умер – умер ли он мертвой смертью? – или живой смертью —? – Коди, когда он дозволяет смятым складкам своей старой черной тормозистой шляпы, какую, конечно, больше уже не носит, как-то вечером ему случилось найти новехонькую коричневую джентльменскую фетровую шляпу на чердаке и надеть ее ехать стрелочничать в Окленд (я отправился с ним, смотрел, как он бегает и гоняет этот пнутый товарный вагон, или вот-вот и будет пнутым товарный вагон, и скользит шкворнем проворным шагом в работе своей, перещелк, и вагон отстегнут, либо полувагон свободен, или платформа, или цистерна, или холодильник, дождливою ночью любой старый рефрижератор сгодится, отправляет вагон покачиваться самостоятельно, покуда Дизельный паровозный машинист облегчает помаленьку в своих могучих тормозах, что в силах затормозить стовагонный состав, сцепка за сцепкой и неутомимо по сему поводу выразителен; Коди, в новой коричневой шляпе, смотрясь весьма ухарски и ирландски, и вообще больше не геройски-стародорожно, как молодой Бык Маллиген О’Гогарти, но в самом деле ухарски, набекренно, пижонски, но в темноте деловито и озадаченно. У оклендских сортировок путей без счета, и то была одна вспомогательная среди-всех-прочих, на которой Коди наскакивал на свои шкворни, в новой шляпе своей. Прыть, какая некогда придавала ему способность перегонять изумительных атлетов в мрачных спортах юности его, что столь трагично рас-тратилась в тех исправительных школах и на железнодорожных сортировках воскресных деньков. Но отказал ли бы кто-нибудь человеку в отце его? Коди тот брат, которого я потерял… В той новой шляпе он не мрачный оклахомский преследователь из поисковой партии, какой есть в черной обвислой шляпе… с ее дождесклонами и темной, обветренной, квадратной тульей Скалистых гор и Лэример-стрит; и не просто зубы у него, их видно, и небритая прогнатическая челюсть, из-за них он похож на маршала, который только что убил маршала, Коди в зрелости его обрел наконец-то долю успеха в том, что теперь он неотличим от правонарушителя и Помощника О. П. одновременно и в придачу. Вишь ты, вот, этот паскудник, он меня сильно злит; он заставляет меня думать, что он только и есть, что пустоголовый, бессмысленный буржуазный ирландский пролетарий, несостоявшийся Пруст, шиномонтажник – просто ничто, который не желает слушать, что говорит кто угодно: «Ничего личного, я просто никак не могу придумать или даже принять понятья для того, что можно было б назвать мыслью, если угодно, и озаботиться – пфа!»

И вот, значит, в черной шляпе он мекает и корчит рты, и подражает одному за другим; в другую субботу, вот так вот просто, в машине, с девчонками, отправившись за покупками, он сказал: «Ссушый щас, нам надо мало-каа, и пей-ва, и смит-таны —» Коди тот брат, которого я потерял; он брат, что был у меня, к тому ж, вылитый Майк Фортье, старый улюлюкающий Майк с сапожищами и кепкой с козырьком, по ночам тычущий фонариком в леса в поисках своего медвежьего капкана за свалкой, Коди это Майк, весь вывернутый наизнанку и гнутый, и драный, и неприостановленный, невротический, неугомонный, слишком разумный, конченый, никакой, жеребец падший, чувак, в натуре кранты; (я вам когда-нить рассказывал про выступающее лицо Коди, оно как будто вогнутое, но сила его костлявого носа и едва ль не дурацкое всеспутанное наружугорбое дикое лицо посредственного неразберишника ты видишь лучинки и юрклы, а иногда оно наводит тебя на мысли о боковине большой лицестены мира, так сказать) «Чего, Дже-э-эк, (подражая Хаббарду) я те когда-нить рассказывал про тот р-а-з, когда мы с Ма целили покупать ту бумажную фабрику в Филлвилле, я сказал своему последнему стряпчему сосреднему япчему руп-р-р-уп – вуп, хуп, хап, ап, вап, а, ак, ак, а, ааа, ахе, кхем, хем – ырп – окх!»

Окх одна из характерных штук, что происходят у него в горле, включая ужасный кашель, которым он выкашливает все наши деньги, или мои по крайней мере, или они его?

Брат, которого я потерял – что вечно смеялся субботними вечерами, и я его с тех пор не видел – Коди был там, субботним вечером у ванны на веранде, смешил сестер, а маленькая родня от него плакала – та, что выросла и стала антропологами и тенористами современного джаза. Ужасная сотрясающаяся вешалка грр-ов исходит иногда изо рта Коди, когда он так вот дурачится, отчего Эвелин говорит: «Ох не делай такого со своим голосом!» а в последнее время: «Коди, ты разве не слышишь, как это звучит?» Чтоб над этим надсмеяться, Коди достигает своим ртом все новых и еще более кошмарных шумов. Детишки хихикают. Габи всегда хихикает, похоже, глаза у нее сияют, сияют; Джимми сказал, у нее отцовские глаза: «Должно быть, она в улете»; Габи смеется, когда Коди ведет себя в точности, как тот брат, которого я потерял; но, как и тому, ему надо, чтоб женщина устраивала светопреставленье, от великих материнских женщин близости присутствий; по каковой причине я люблю Габи за то, что она любит Коди, когда и я сам. Он относится к Габи грубо, потому что ему жаль Эмили, которая в 1949-м вечно была в слезах, когда он сбегал, и еще больше у ее матери; он, бывало, хватал Габи, когда она говорит, будто хочет пойти и стащить с себя штанишки, и ладонями волочет ее одним махом на сиденье горшочка, чуть не швыряет ее через всю комнату на него, а она смеется; так я узнаю, что Коди на самом деле ей больно не делает, а играет в великую игру с приключениями, на которую больше никто не осмеливается, а теперь субботний денек, то принесенное время… те улицы снаружи, та ночь настает, Денни Дуболом будет сидеть в ванне при лунном свете явней преисподней и кота на заборе, в Бронксской Тюряге в Нью-Йорке убийцы будут сидеть в железных камерах, отгороженных от железных коридоров, и с широкоглазым интересом слушать Мыло Лаву и «Грозу преступного мира», оставив карты свои на столе на полчасика, с тем же интересом и позднее скептической критикой передачи с практических точек зрения, что детишки маленькие по всей стране в этот миг субботнего вечера в креслах-качалках волнующей гостиной – фактически Счастливы, отец, Франко-Канадский Счастливый Бернье, работающий вышибалой в Клубе «Лорье», а когда-то управлял американскими горками в Лейквью, то есть, помогал их строить, или красить их, он нынче в кресле раскачивается весьма яростно, покуда доносятся выстрелы и ревы (в Бронксской Тюрьме они напрягаются) и резко кричит, когда бедная чокнутая мать Лаё (так названная соседской бандой молодежи) возится с бедным котелком на кухне: «Бох Ты Мой Хоссподи да хватит же уже там к черту блядь грохотать», и она отвечает диким визгливым хохотом, который я, бывало, слышал за шесть кварталов и из-за реки, если у меня кошаки в ушах были, хохот также отзывался в детях, которые перенимают, но непосредственно вслед за этим, все глаза мира теперь устремлены на последнюю главу «Грозы преступного мира», на последнюю сцену, мораль, Лаё в дверях, Счастливчик перестал раскачиваться, в Бронксской Тюрьме медленно улыбаются (а снаружи красное солнце тонет кроваво-красным в мир и Соединенные Штаты Америки от португальских франко-канадских жилых многоквартирников Кейп-Кода до окраин вереска в Сан-Луис-Обиспо).