Уже отойдя вместе со штабными командирами от хозвзвода,
Бессонов услышал за спиной негромкий голос задержавшегося у строя Деева:
– Что вы за чертовщину наговорили, лейтенант? А ну -
пулей искать! Поняли? Полчаса… Даю полчаса вам!
Но Бессонов сделал вид, что ничего не услышал, когда
полковник Деев догнал его возле платформы с орудиями, говоря как ни в чем не
бывало:
– Я знаю эту батарею, товарищ командующий, полностью
уверен в ней. Помню ее по учениям на формировке. Правда, командиры взводов
очень уж молоденькие. Не оперились пока…
– В чем оправдываетесь, полковник? - перебил Бессонов.
- Конкретней прошу. Яснее.
– Простите, товарищ генерал, я не хотел…
– Что не хотели? Именно? - с усталым выражением
заговорил Бессонов. - Неужели вы меня тоже за мальчика принимаете? Так вот,
звенеть передо мной шпорами нет смысла. Абсолютно глух к этому.
– Товарищ командующий…
– Что касается вашей дивизии, полковник, составлю о ней
полное представление только после первого боя. Это запомните. Если обиделись,
переживу как-нибудь.
Полковник Деев, пожав плечами, ответил обескураженно:
– Я не имею права обижаться на вас, товарищ
командующий.
– Имеете! Но ясно было бы - за что!
И, вонзая палочку р снег, Бессонов повел глазами по
нагнавшим их и притихшим штабным командирам, которых он тоже еще недостаточно
знал. Они, потупясь, молчали, не участвуя в разговоре.
– С-смирно! Равнение-е направо! - рванулась громкая
команда спереди от темнеющего против вагонов строя.
– Третья гаубичная батарея ста двадцати двух, товарищ
генерал, - сказал полковник Деев.
– Посмотрим гаубичную, - вскользь произнес Бессонов.
Глава 3
В каменном зданьице разъезда, куда на всякий случай Кузнецов
зашел, Уханова не было. Два низких зала одичало пусты, холодны, деревянные
лавки грязно обшарпаны, на полутемное месиво нанесенного сюда ногами снега;
железная печь с трубой, выведенной в окно, заделанное фанерой, не топилась, и
пахло удушливой кислотой шинелей: тут побывали солдаты со всех проходящих
эшелонов.
Когда Кузнецов вышел на свежий воздух, на морозное солнце,
эшелон по-прежнему стоял посреди сверкающей до горизонта глади снегов, и там
наискось тянулся в безветренном небе черный дымовой конус: догорали вагоны,
загнанные в тупик. Паровоз пронзительно звенел паром на путях перед опущенным
семафором. Вдоль вагонов неподвижными рядами проступали построения батарей. В
полукилометре за станцией подымались над степью прямые дымки невидимого в балке
хутора.
"Где его искать? Неужели в этом проклятом хуторе, о
котором сказал старшина?" - подумал Кузнецов и уже со злой отчаянностью
побежал в ту сторону по санной дороге, по вылуженной полозьями колее.
Впереди, в балке, засияли, заискрились под солнцем крыши,
зеркалами вспыхивали приваленные пышными сугробами низкие оконца - везде
утренний покой, полная тишина, безлюдность. Похоже было, в теплых избах спали
или не торопясь завтракали, будто и не было налета "мессершмиттов", -
наверно, к этому привыкли в хуторе.
Вдыхая горьковатый дымок кизяка, напоминавший запах свежего
хлеба, Кузнецов спустился в балку, зашагал по единственной протоптанной меж
сугробов тропке с вмерзшим конским навозом, мимо обсахаренных инеем корявых
ветел, мимо изб с резными наличниками и, не зная, в какую избу зайти, где
искать, добравшись до конца улочки, в замешательстве остановился.
Все здесь, в этом хуторке, было безмятежно мирным, давно и
прочно устоявшимся, по-деревенски уютным. И может быть, оттого, что отсюда, из
балки, не было видно ни эшелона, ни разъезда, внезапно появилось у Кузнецова
чувство отъединенности от всех, кто оставался там, в вагонах: войны, чудилось,
не было, а было это солнечное морозное утро, безмолвие, лиловые тени дымов над
снежными крышами.
– Дяденька, а дяденька! Вы чего? - послышался писклявый
голосок.
За плетнем маленькая, закутанная в тулуп фигурка, нагнувшись
над облитым наледью срубом, опускала на жерди ведро в колодец.
– Есть тут где-нибудь боец? - спросил Кузнецов, подойдя
к колодцу и произнося заранее приготовленную фразу. - Боец не проходил?
– Чего?
Из глубины воротника, из щелочки меха чернели, с
любопытством выглядывали глаза. Это был мальчик лет десяти, голосок нежно
пищал, его детские пальцы в цыпках перебирали обледенелую жердь колодезного
журавля.
– Я спрашиваю, нет ли бойца у вас? - повторил Кузнецов.
- Ищу товарища.
– Сейчас никого нету, - бойко ответил мальчик из
меховых недр огромного тулупа, обвисшего на нем до пят. - А бойцов у нас много
бувает. С эшелонов. Меняют. Ежели и у вас, дяденька, гимнастерка или куфайка,
мамка раз выменяет. Иль мыло… Нету? А то мамка хлебу пекла…
– Нет, - ответил Кузнецов. - Я не менять. Я ищу
товарища.
– А исподнее?
– Что?
– Исподнее для себя мамка хотела. Ежели теплое…
Разговор был.
– Нет.
С поскрипыванием жерди мальчик вытащил ведро, полное
тяжелой, как свинец, зимней колодезной воды; расплескивая воду, поставил на
толстый от наростов льда край сруба, подхватил ведро, волоча полы тулупа по
снегу, изогнувшись, понес к избе, сказал:
– Прощевайте пока. - И, красными пальцами отогнув
бараний мех воротника, стрельнул черными глазами вбок. - Не энтот ли товарищ
ваш, дяденька! У Кайдалика был, у безногого.
– Что? У какого Кайдалика? - спросил Кузнецов и тут же
увидел за плетнем крайней хаты старшего сержанта Уха-нова.
Уханов спускался по ступенькам крылечка к тропке, надевая
шапку, лицо распарено, спокойно, сыто. Весь вид его говорил о том, что был он
сейчас в уюте, в тепле и вот теперь на улицу прогуляться вышел.
– А, лейтенант, боевой привет! - крикнул Уханов с
добродушной приветливостью и заулыбался. - Каким образом здесь? Не меня ли
ищешь? А я в окошко глянул, смотрю - свой!
Он подошел косолапой развалкой деревенского парня, лузгая
тыквенные зерна, сплевывая шелуху, затем полез в карман ватника, протянул
Кузнецову пригоршню крупных желтоватых семечек, сказал миролюбиво:
– Поджаренные. Попробуй. Четыре кармана нагрузил. До
Сталинграда хватит всем щелкать. - И, взглянув в осерженные глаза Кузнецова,
спросил вполусерьез: - Ты чего? Давай говори, лейтенант: в чем суть? Семечки-то
держи…
– Убери семечки! - проговорил, бледнея, Кузнецов. -
Значит, сидел здесь в теплой хате и семечки грыз, когда "мессера"
эшелон обстреливали? Кто разрешил тебе уйти из взвода? Знаешь, после этого кем
тебя можно считать?