– Кого-то казнили в тюремных подвалах Дворца дожей, –
шепнула Троянда, ни к кому не обращаясь, но Григорий услышал и покосился на
нее:
– Откуда ты знаешь?
– Слышишь? Это звонит Малефичио – самый маленький колокол
Сан-Марко. Maleficio означает «преступление»: его звон оповещает народ о свершившейся
казни.
– Царство небесное! – перекрестились Григорий с Васяткою, и
Троянда, эхом отозвавшись: «Царство небесное!» – тоже осенила себя крестным
знамением. Спутники поглядели на нее косо, и только тут Троянда сообразила, что
крестилась не справа налево, по-православному, а слева направо, как привыкла в
монастыре. Никто ей ничего не сказал, но, спеша загладить свою оплошность, она
затараторила:
– У Сан-Марко несколько колоколов, и всякий имеет свое
название, всякий в свое время звонит. Самый большой из них Марангона (Marangoni
– ремесленники, столяры, – пояснила она) – будит Венецию по утрам, призывает
людей на работу и возвещает о предстоящем заседании Большого совета. Сразу
вслед звонит Троттьера. Trotto означает – в спешке, и назван он так потому, что
при его звуке члены Большого совета должны уже спешить во Дворец дожей. Нона
отмечает полдень, Мецца-терца сообщает о заседании сената, ну и Малефичио… это
я уже говорила.
Ей никто не ответил: Григорий и Васятка ловко подняли лодку
на гребень волны, правя к берегу.
Они приближались к городу, и на горизонте, мрачная, темная,
едва различимая в бледном свете луны, выступала Венеция со своими зданиями и
тусклыми огнями, подобная похоронной процессии с ее гробами и факелами,
застывшей на безграничном пространстве.
Слева, в необычайном безмолвии, углубился в берег канал
Орфано, неподвижный и пустынный; это спокойствие черной и сияющей воды пронзило
Троянду страхом. Взор ее утонул в холодной глуби. Какое страшное бытие немой
ночной воды!
Лодка скользила дальше. Церкви и дворцы вырастали по обе
стороны канала, и отражения их плавали на воде, как призраки. Меж двух домов
открылся Сан-Марко, и его очертания вспороли мрак бесчисленными своими остриями
и закруглениями. Мелькнула площадь с ее колоннами и колокольней меж двух рядов
фонарей, подобная фантастическому видению, вызванному волшебником, – и лодка
углубилась в боковые каналы, окольными путями пробираясь к Мизерикордии.
Венеция спала; лишь изредка фонари отражали в воде свой
трепещущий сноп; ни одной фигуры не было видно, не слышалось никакого шума,
только иногда покрикивал полусонный баркайоло, медленно влача по волнам
одинокую гондолу. То и дело лодка пронизывала темное пространство под мостом,
потом медленно скользила вдоль основания какого-нибудь дворца, невидимого в
непроницаемой, будто в погребе, тени. Изредка тьма рассеивалась: был виден
одинокий фонарь, уныло дрожащий в ночи и бросающий свое белое мерцание на
черную лоснящуюся поверхность воды. Когда канал особенно сужался, слышно было,
как волны плещут о разбитую лестницу, об изъеденный фундамент. Случайный лунный
луч высвечивал окна с железной решеткой или покрытую плесенью стену, а вокруг
путаницу переплетающихся каналов – извилистых вод, уходящих вглубь между
неведомых очертаний.
Иной раз Троянде казалось, что они сбились с пути и давно
заблудились в лабиринтах каналов. Но немеркнущий свет Сан-Марко по-прежнему
оставался точно справа – значит, они держат курс более или менее правильно.
Гребцы терпеливо и послушно следовали ее указаниям, не задавая вопросов, не
ворча, что путь столь долог. Окажись здесь Прокопий, он бы, конечно, всю душу
вынул у Троянды своим нытьем, однако Прокопий остался на корабле. Дело было не
в том, что он струсил или старший брат так уж за него боялся. Троянде
показалось, будто Григорий бережет Прокопия потому, что тот знает нечто, чего
не знает больше никто. Какая-то тайна, открыть которую мог только Прокопий… и
эта тайна была неведомым образом связана с Аретино. Любопытство, впрочем, не
тревожило Троянду: рано или поздно она узнает эту тайну, ведь именно ей
предстоит свести русских с Аретино.
Ох, но что будет, когда они узнают, что Гвидо – не муж ей?
Этого нельзя допустить! Почему-то ей становилось тошно при мысли, что Григорий
поймет: он спасал всего лишь случайного любовника своей случайной любовницы. Не
его дело, конечно… но жизнью-то он рискует своей, а не чужой!
Запах затхлой воды, окружавшей их, стал сильнее, и Троянда
взволнованно выпрямилась: впереди был тупик, дальше предстояло идти пешком. Все-таки
они не сбились с пути! Вот если бы и дальше удача сопутствовала им… Но теперь
только всевышний мог помочь! И Троянда молилась – про себя – все время, пока
они торопливо поднимались по крутой лестнице к стене Нижнего монастыря. Здесь
Троянде пришлось порядком пошарить в зарослях дикого винограда, обвившего
стену, прежде чем руки ее наткнулись на железо. Щеколда заржавела, и Васятка
долго раскачивал ее и расшатывал, шумно переводя дыхание и чуть слышно
матерясь, пока та наконец не поднялась и они не протолкались в узенькую щель
калиточки, в которую, Троянда не сомневалась, не проходил никто со дня смерти
старой Гликерии. О ней просто никто не знал!
Неслышно, таясь в тени лимонных деревьев, они добрались до
ограды, разделявшей сады двух монастырей: Верхнего и Нижнего. Ограда состояла
из грубого камня, и ловкая нога Васятки без труда нашла в ней удобные выступы.
Забравшись наверх, он подал знак – и Троянда тоже начала взбираться. Григорий
снизу поддерживал ее, и прикосновения его она ощущала так остро, что ноги ее то
и дело соскальзывали с каменных выступов. Васятка поймал ее за руку. Через миг
рядом оказался и Григорий, который, чудилось, даже не взобрался, а взлетел на
ограду. Не дав себе времени отдышаться, они на четвереньках поползли по мягкому
земляному склону, за которым начинался Верхний сад.
Стояла глубокая ночь, и время все дальше уходило от
полуночи, приближаясь к рассвету. Это был час, когда утомляются и погружаются в
дрему самый зоркий глаз, самое чуткое ухо, и Троянда не особенно удивилась
тому, что им удалось без помех пройти темным садом и добраться до подвального
окна, забранного решеткой. Завидев ее, Васятка крякнул, отстранил Троянду и
двинулся вперед, засучивая рукава и явно намереваясь выламывать прутья из
стены. Троянда едва успела его удержать и без всяких усилий убрала решетку,
которая была лишь слегка вкопана в землю и прислонена к окну.
– Вот уж… – начал было Васятка громким шепотом, но Григорий
успел вовремя пихнуть его в бок. Великан болезненно выдохнул – но больше не
издал ни звука.
А Григорий вообще слова не сказал с тех пор, как она
рассказывала о колоколах. Может быть, он вообще молчун? И не будет потом
задавать Гвидо ненужных вопросов…