– Мина, – сказал Кэмпбелл, он старался ехать по колее, чтобы не наткнуться на мину, их было много в этой зоне.
Через некоторое время мы услышали голоса и стоны, потом увидели среди олив группу людей вокруг перевернутого джипа. Еще один джип стоял невдалеке с изуродованными взрывом передними колесами.
Два раненых американских солдата сидели на траве, остальные суетились вокруг лежащего на земле человека. Солдаты с презрением посмотрели на мою форму, и один из них, сержант, сказал Кэмпбеллу:
– What the hell he’s doing here, this bastard?
[204]
– Итальянский офицер связи, – ответил Кэмпбелл.
– Выходите, – грубо сказал мне сержант, – дайте место раненому.
– Что с ним? – спросил я, спрыгивая с джипа.
– Рана в живот. Нужно срочно везти в госпиталь.
– Let me see, – сказал я, – дайте мне посмотреть.
– Are you a doctor?
– Нет, я не врач, – ответил я и склонился над раненым.
Это был молодой блондин, хрупкий, с детским лицом – почти мальчик. Из огромной дыры в животе кишки медленно сползали вниз по ногам, спутываясь меж колен в большой синеватый клубок.
– Дайте одеяло, – сказал я.
Солдат принес одеяло, я накрыл им живот раненого. Потом отозвал в сторону сержанта и сказал, что раненого перевозить нельзя, лучше не трогать его и оставить как есть, а тем временем послать Кэмпбелла на джипе за врачом.
– Это моя вторая война, – сказал я, – я видел десятки таких ран, здесь ничего не поделаешь. Это смертельная рана. Мы должны лишь позаботиться о том, чтобы не дать ему страдать. Если повезти его в госпиталь, он умрет по дороге в страшных мучениях. Лучше оставить его умирать здесь, так меньше страданий. Ничего не поделаешь.
Солдаты собрались вокруг и молча смотрели на меня.
Кэмпбелл сказал:
– Капитан прав. Я поеду в Капую за врачом и заодно отвезу обоих легкораненых.
– Мы не можем оставить его здесь, – сказал сержант, – в госпитале его, наверное, смогут прооперировать, а здесь мы не сможем сделать ничего. Это преступление – оставить его умирать.
– Он будет сильно страдать и умрет прежде, чем доедет до госпиталя, оставьте его как есть, не трогайте.
– Вы не врач, – сказал сержант.
– Я не врач, но я знаю, что это такое. Я видал десятки и десятки ранений в живот. Я знаю, что не нужно трогать его, что его нельзя везти. Дайте ему спокойно умереть. Зачем заставлять его страдать?
Солдаты молчали и смотрели на меня. Сержант сказал:
– Мы не можем оставить его умирать как скотину.
– Он не умрет как скотина, он уснет как ребенок, без боли. Зачем заставлять его мучиться? Поверьте, он умрет все равно, даже если доедет живым до госпиталя. Оставьте его, не мучьте. Приедет врач – и скажет, что я прав.
– Let’s go, поехали, – сказал Кэмпбелл, повернувшись к двум раненым.
– Wait a moment, Lieutenant, – сказал сержант, – обождите минуту. Вы американский офицер, вам решать. В любом случае, вы – свидетель: если парень умрет, вина будет не наша. Виноват будет этот итальянский офицер.
– Я не думаю, что виноват будет он, – сказал Кэмпбелл. – Я не врач и ничего не понимаю в ранах, но знаю этого итальянского капитана, он порядочный человек. Какая ему польза советовать не везти бедного парня в госпиталь? Если он говорит оставить его здесь, я думаю, мы должны верить ему и последовать его совету. Он не врач, но у него больше опыта в делах войны и в ранениях. – Повернувшись ко мне, он добавил: – Вы готовы взять на себя ответственность за решение не везти бедного парня в госпиталь?
– Да, – ответил я, – беру. Раз он обречен, то пусть лучше умрет без страданий.
– That’s all, решено, а теперь поехали, – сказал Кэмпбелл.
Двое легкораненых сели в джип, он направился вниз по каменистому склону и скоро исчез за оливами.
Сержант несколько секунд смотрел на меня, прищурил глаз и сказал:
– И что будем делать теперь?
– Нужно отвлечь бедного парня, развеселить его. Рассказывайте ему какие-нибудь забавные истории, главное – не давайте ему думать о том, что рана смертельна и что он умирает.
– Рассказывать истории? – сказал сержант.
– Да, рассказывайте смешные истории, пусть веселится. Если дадите ему опомниться, он поймет, что ранен смертельно, ему станет плохо, он будет страдать.
– Мне не нравится разыгрывать комедии, – сказал сержант, – мы не итальянские полукровки и не комедианты. Если хотите валять дурака, валяйте на здоровье. Но если Фред умрет, будете иметь дело со мной.
– Почему вы оскорбляете меня? – сказал я. – Не моя вина, если я не чистых кровей, как все американцы… или как все немцы. Я уже сказал вам, что парень умрет, но без мучений. Я обещал избавить его от страданий, а не спасти ему жизнь.
– That’s right
[205]
, – сказал сержант. И, повернувшись к остальным, слушавшим молча и смотревшим на меня, добавил: – Вы все свидетели: этот грязный итальянец претендует…
– Shut up! – крикнул я. – Хватит с меня этого дурацкого хамства! Вы пришли в Европу оскорблять нас или воевать с немцами?
– На месте этого бедолаги должен быть один из ваших, – сказал сержант, сузив глаза и сжав кулаки. – Почему вы не прогоните немцев сами?
– А почему вы не остались дома? Никто вас не звал. Надо было дать нам самим разобраться с немцами.
– Take it easy
[206]
, – сказал сержант с ехидным смешком. – Вы, европейцы, ни на что не годны, вы умеете только подыхать с голоду.
Все смеялись и смотрели на меня.
– Конечно, – сказал я, – мы не так хорошо накормлены, чтобы быть героями, как вы. Но я здесь, с вами, и рискую точно так же, как вы. Почему вы меня оскорбляете?
– Bastard people
[207]
, – сказал сержант.
– Зато вы – раса героев, – сказал я. – Десятка немецких солдат во главе с капралом хватает, чтобы три месяца сопротивляться вам.
– Shut up! – крикнул сержант и сделал шаг ко мне.
Раненый застонал, и все повернулись к нему.
– Мучается, – сказал сержант, побледнев.
– Да, мучается, – сказал я, – мучается по нашей вине. Ему стыдно за нас. Вместо того чтобы помочь ему, мы оскорбляем друг друга. Но я знаю, почему вы оскорбляете меня. Потому что сами страдаете. Я сожалею, что наговорил лишнего. Вы думаете, я не страдаю?