Анжель отчаянно нравилась Оливье. Ни одна женщина так не
возбуждала его, а то, что она беременна, придавало ей особенную
привлекательность, ибо Анжель скрытно надеялась добиться выкидыша, а потому
эротические фантазии ее делались раз от разу все изощреннее. Она была
восхитительная любовница, однако жениться Оливье и помыслить не мог! Во-первых,
оба без гроша. Когда еще помрет тетушка… а вдруг забудет написать завещание? Да
и брак с мнимой кузиной был бы ей не по сердцу; вдруг уменьшит и без того
мизерное содержание? Представить себя зарабатывающим на жизнь Оливье не мог при
всей своей неумеренной фантазии. Он слышал, что есть-де такое средство делать
из свинца золото, а при лунном свете, с помощью розы, сгущать его на ладони
левой руки в настоящие рубины. Оно бы неплохо, да вот беда: Оливье не знал в
точности всех манипуляций, а в таком деле самомалейшая оплошка ведет к неудаче.
Наверное, потому и не слыхать, что кому-то все же удался сей опыт, размышлял
Оливье. Да еще говорили, что при этом требуется вовсе не роза, а таинственное растение
баранец, кое умеет ходить и пищит по зорям, как ребенок, когда вытаскивают его
корни. Вот только неудача: сие растение живет только по берегам российских рек,
являясь любимым средством русских ведьм и колдунов. Ну что за беда: не подумал
Оливье, будучи в России, разжиться баранцем, потому и был теперь начисто лишен
возможности честным путем зарабатывать деньги. Оставалось либо красть, либо
выгодно жениться. Второе показалось ему предпочтительнее, и Оливье тайком начал
приглядывать себе невесту в зажиточных бокерских семьях, туманно давая понять
знакомым дамам, что он хоть и чувствует себя должным заботиться о кузине, но
это долг совести, а не сердца. Слух об сем мгновенно воцарился на брачной бирже
Бокера и в ближайших окрестностях. Свахи пришли в боевую готовность… однако
произошло событие, которое свело на нет все матримониальные планы Оливье,
доказав Ангелине, что бог есть и он заботится о ней, хоть и весьма своеобразным
способом.
* * *
У тетушки Марго, которая некогда, как это ни странно, тоже
была ребенком, в Тарасконе жила старая нянька, и вот господь прибрал ее.
Тетушка Марго отправилась на похороны и поминки, а в этот день, как нарочно,
разыгрался мистраль. Когда дилижанс, на котором решила подъехать тетушка Марго,
переезжал через Бокерский мост (великолепное решетчатое сооружение), ветер
пришел в полное неистовство. Кучера сдуло с козел; с крыши дилижанса посыпались
чемоданы и корзины, сам же экипаж угрожающе накренился… Пассажиры-мужчины один
за другим повыскакивали из дилижанса и вцепились в веревки, укрепленные по его
стенкам, однако усилий восьми человек было недостаточно, и экипаж, проломив
решетчатые резные перила, свалился в Рону под страшный женский крик,
доносившийся изнутри, и под вопль спохватившегося кучера:
– А как же дама?!
Дамой, не успевшей выскочить и совершившей смертельный полет
с Бокерского моста, оказалась, как можно догадаться, тетушка Марго…
Однако тетушка была еще жива, когда ее вытащили из реки: с
переломанными ребрами, вся в ссадинах, она находилась при смерти. Из обломков
дилижанса соорудили носилки и доставили бренное тело домой, в объятия насмерть
перепуганного племянника. Никогда, даже, кажется, на мосту через Березину, не
было у Оливье столь испуганного лица. Ведь там у него оставалась надежда
выжить, вернуться домой, дождаться наследства… Мост через Рону почти лишил его
такой надежды, ведь тетушка Марго явно собиралась умереть, не оставив
завещания!
Бокер затаил дыхание. Дамы с дочерьми на выданье всей душою
молились, чтобы нотариус господин Блан успел прийти в дом де ла Фонтейнов
прежде, чем тетушка Марго отдаст богу душу, множество было и таких горожан,
которые охотно протянули бы поперек улицы веревочку, чтобы господин Блан
споткнулся о нее и сломал себе ногу. Впрочем, бокерский нотариус был человек
осторожный и всегда смотрел себе под ноги, а оттого отличался чрезвычайной
медлительностью, и то расстояние, которое нормальный человек прошел бы за
полчаса, нотариус Блан преодолевал больше часу.
Он был преисполнен уверенности, что завещание удастся
составить, даже если мадам де ла Фонтейн лишилась дара речи. Ведь закон
разрешал в таком случае выражать свою волю жестами. У нее сломаны руки, но ведь
шея-то не сломана, рассуждал нотариус, значит, кивать в знак согласия сможет,
это разрешено – только обязательно в присутствии двух нотариусов. Молодому де
ла Фонтейну очень повезло: в Бокере по делам как раз оказался парижский
нотариус де Мон, человек, весьма известный в своих кругах как заслугами перед законом,
так и богатством (он занимался юриспруденцией не для заработка, а из любви к
искусству), а также благородством происхождения, связанного, между прочим, с
Бокером. Один из прежних властителей Прованса, Раймонд V, в 1172 году созвал в
Бокер множество вельмож, и каждый прибывший сюда рыцарь старался блеснуть
роскошью. Так, Вильгельм Громаркель приказал приготовить на огне восковых
факелов все блюда для своего личного стола и для угощения трехсот рыцарей.
Раймонд де Во приказал сжечь перед собравшимися рыцарями
тридцать самых красивых лошадей из числа привезенных. А Рембо де Мон велел
провести при помощи двенадцати пар быков длинные борозды во дворах и в
окрестностях замка и в этих бороздах «посеять» тридцать тысяч су. Тогда су
равнялся теперешнему франку, и среди жителей Бокера не было человека, который
вот уже почти семьсот лет не ждал бы каждую весну, что замечательные семена
наконец-то взойдут и заколосятся.
Как легко догадаться, Рембо де Мон был предком Ксавье де
Мона, отчего бокерцы, лелея многовековые надежды, относились к потомку с тем же
пиететом, что и к предку. Поэтому нотариус Блан счел для себя честью, когда
господин де Мон согласился наведаться с ним в дом де ла Фонтейнов.
Разумеется, они отправились в путь не пешком: де Мон счел бы
ниже своего достоинства пешком ходить по городу, который считал чуть ли не
своим вассальным владением. Два квартала до дома клиентов следовало непременно
преодолеть в двухместной позолоченной карете с огромными стеклами спереди и по
сторонам, в карете о шести лошадях с вензелями на дверцах и двумя форейторами
верхом. Беда была лишь в том, что карета стояла незаложенная, а потому прошел
еще час, прежде чем она тронулась в путь, причем в то время, как передняя
лошадь вступила на фонтейновский двор, задние колеса кареты как раз выезжали с
гостиничного двора: кварталы в Бокере были коротенькие.
Но рано или поздно все заканчивается, так что настало
наконец мгновение, когда нотариус Блан ввел высокочтимого коллегу в тот дом,
где спешно требовалось составление завещания.
Уже стемнело. Толстая служанка, всхлипывая, сунула каждому
по вонючей свече в грязном закапанном подсвечнике и, махнув рукой в сторону
лестницы, – мол, идите наверх! – села на нижней ступеньке и уткнулась в
передник, старательно всхлипывая.