– Да вон платок, вижу, на тебе тот самый, серый, что я
обронила. Только никак не вспомню, где потеряла, куда в нем забрела… Не иначе,
снобродкой сделалась!
Екатерина так вздрогнула, что платок соскользнул с ее плеч.
Мгновение княжна смотрела на Дашу в упор чуть ли не с ужасом, но вот яркие,
синие глаза ее прояснились, а лицо стало спокойным. Даша поняла, что княжна
просто не поверила, точнее, не захотела поверить своим ушам, сочла намек пустым
бредом, отмела прочь мысль о том, что Даша может о чем-то догадаться, что-то
понять. Да и стоило ли ей с высоты того положения, на кое она вскарабкалась,
надсаживаясь от натуги, ломая ногти и обдирая руки, обращать внимание на бредни
какой-то нищей приживалки!
– Ты в девичьей была? – спросила Екатерина
высокомерно.
– А тебе что? – Даша нагнулась, подобрала платок,
накинула на плечи – и почти с наслаждением ощутила, как сразу стало ей
тепло. – Твоя какая печаль, где я бываю, куда хожу… днем ли, ночью?
Взгляд Екатерины заметался испуганно, однако светская
выдержка, привитая ей, была воистину выкована из стали, как броня. Помолчала,
потом произнесла с ледяной полуулыбкой:
– Была ты там, знаю. Девки сказывали. Сонька платье мое
туда унесла зашивать… дура, кто ее просил! – Броня Екатерины на миг дала
трещину, но только на миг. – Из карманчика выпал… вещица одна выпала.
Девки божились, что не трогали, а Матрешка вспомнила, как ты что-то с полу
подбирала. Отдай.
– Какая же это вещица?
Екатерина раздула ноздри:
– У тебя она или нет?
– Как я могу сказать, коли не знаю, что ты потеряла?
Ну, в самом деле, подобрала я в девичьей кое-что. А вдруг ты вовсе не это
ищешь?
Княжна прищурилась:
– Хорошо, скажу. Я ищу флакон из розовой яшмы. Крышечка
на нем золотая, да и сам флакон цены необыкновенной. Смотри, не отдашь доброй
волею – кликну людей. Обыщут тебя, найдут – воровкой ославят.
– Меня ли одну? – легко повела плечами
Даша. – Как бы тебя заодно со мной воровкою-то не ославили!
– Это еще почему?! – вспыхнула княжна.
– Будто не знаешь. Флакончик-то не твой. Был он спрятан
в поясе испанского курьера, а ты…
– Какой еще пояс? – резко, холодно прервала
Екатерина. – Я его нашла! В лесу нашла, понятно? Откуда мне знать, чей он?
– Зато ты знаешь, что в нем, – спокойно кивнула
Даша… и на миг ей стало жаль высокомерную княжну, раскрасневшееся от волнения
лицо которой вмиг обесцветилось до меловой бледности.
– Что в нем? – Голос Екатерины задрожал. – А
что в нем особенного? Жидкость какая-то…
– Какая-то? – Даша слабо усмехнулась. –
Какая-то, говоришь? Ну так ты у Стельки спроси, какая она. Или у меня.
Спросишь?
Теперь не только лицо Екатерины побелело – чудилось, даже
синие глаза вылиняли до бледной голубизны. Несколько мгновений она молчала,
силилась совладать с прыгающими губами. И опять на помощь ей пришло
высокомерие, уверенность в своем праве совершить все, что угодно, любой
поступок, пусть он даже станет причиною гибели другого человека, лишь бы
послужил во благо ей, княжне Екатерине Долгорукой! Опять пришла на помощь
убежденность в тупости окружающих, в их неспособности думать, чувствовать,
страдать, а главное, в ее праве причинять им любые страдания.
– Что ты мелешь? – выговорила она с усилием, но
твердо. – Тебе никто не поверит!
– Довольно, что ты веришь, – слабо улыбнулась Даша
и двинулась к двери, но Екатерина одним прыжком опередила ее:
– Отдай, говорю тебе, что взяла! Это не твое!
– Ты тоже взяла чужое, – мягко уклонилась от ее
напряженного взгляда Даша.
– Что я взяла? Что?!
Даша слабо вздохнула:
– Сорочку мою. С петушками и крестиками. Сорочку мою
девичью…
И беспрепятственно вышла в дверь, от которой вяло, будто
неживая, откачнулась княжна Екатерина Долгорукая.
Государыня-невеста.
Октябрь 1729 года
– Итак, дальнейшее ожидание бессмысленно, Алекс. Теперь
уже ясно, что ваш груз утрачен навсегда.
– Увы, это так. Более того, в последнее время я был
прикован к постели и не мог даже выведывать, вынюхивать и шпионить за де Лириа
в той степени, в какой бы от меня требовалось.
– Как вы сказали? Выведывать, вынюхивать и… Ха-ха-ха!
До чего же вы злопамятны, сударь!
– Память у меня действительно хорошая. Правда, иногда
она меня все-таки подводит. Не откажете в дружеской услуге? Не поможете ее
освежить?
– Что именно я должен помочь вам вспомнить?
– А вот что. Еще там, в Лондоне, когда вы удостоили
меня чести вступить в ложу…
– И сделал я это напрасно, – перебил Кейт. –
Именно честь, оказанную вам, вы и не смогли сберечь!
– Пусть так, – покладисто кивнул Алекс. –
Хотя случившееся со мной происходило не по моей злой воле, а по стечению
неблагоприятных обстоятельств. И отрицать это не стоит, если вести речь о
справедливом суде. Но забудем о справедливости. Я, собственно, о другом. Итак,
в Лондоне вы вели речь о бывшем русском царе. Тезке нынешнего. Вы рассказывали
о том, что Петр создал в Москве, в Сухаревой башне, «Нептунову ложу». Первое
русское общество масонов. Председательствовал на тайных заседаниях Франц
Лефорт, сам Петр был первым надзирателем, Феофан Прокопович – оратором ложи,
входили туда Апраксин, Брюс, Фергюссон, Черкасский, некоторые другие близкие к
царю люди. Сам же Петр был принят в ложу Кристофером Реном, архитектором
лондонского собора Святого Павла, и в дальнейшей деятельности своей
руководствовался только целями и задачами нашего ордена. А эти цели и задачи
подчинены некоему высшему смыслу.
– Отчего же некоему? Совершенно определенному. Смысл
этот – создание и перевоспитание общества на новых началах. Разрушение всего
старого, всех существующих устоев, и на развалинах прошлого постройка царства
новой истины, новой религии, создание новых узаконений.
– Вижу, память ваша не так уж плоха. В общих чертах вы
назвали наши цели весьма точно.
– И все же я запамятовал – а что в этом случае
происходит с народом?
– А какое вам дело до народа? Народ всегда несдержан и
груб – это, в сущности, быки, которым нужны ярмо, погонщик и корм.