Любовник смерти - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 27

Ташка там, под кроватью, погремела немножко (видно, не хотела при чужих все свои богатства доставать), потом вылезла обратно, кинула Масе бусы:

— На, удавись, жадюга.

Японец поймал низку, с поклоном передал господину. Тот перебрал камешки, зачем-то погладил один из них, бережно спрятал бусы в карман.

— Что ж, все хорошо, что хорошо к-кончается. Уж вы-то, мадемуазель, передо мной ни в чем не виноваты. — Полез в карман, достал лопатник, из лопатника три кредитки. — Вот вам тридцать рублей, купите себе пуделя.

Ташка деловито спросила:

— Это каким же манером ты меня кобелить собрался, за три-то краснухи?

Если, говорит, так-то и так-то, то я согласная, а если так или вот этак, то я девушка честная и гадостев этих творить над собой не дозволяю.

Гладкий барин аж шарахнулся, руками заплескал:

— Что вы, — говорит. — Ничего такого от вас мне не нужно. Это п-подарок.

Не знал он Ташку! Она подбоченилась:

— Ну и вали тогда со своими бумажками. Я подарки либо от клиента беру, либо от товарища. Раз кобелиться не желаешь, значит, ты мне не клиент, а товарищ у меня уже есть — Скорик.

— Что ж, мадемуазель, — поклонился ей Эраст Петрович. — Такого товарища, как вы, лестно иметь всякому.

Здесь Ташка вдруг крикнула:

— Тикай, Скорик!

Кинулась на Масу и зубами его за левую руку, в которой конец прута!

Японец от неожиданности пальцы разжал, ну Сенька к двери и рванул.

Барин ему вслед:

— Стойте! Я освобожу вам руку!

Ага, нашёл дурака. Как-нибудь сами освободимся, без вашей помощи. За покражу-то от вас расчёта ещё не было. Станете мордовать, нет ли, про то нам неведомо, а все ж от непонятного человека, которого сам Будочник опасается, чем далее, тем целее — так Сенька рассудил.

Но Ташка-то, Ташка! Не девка — золото.

Сбежать-то Скорик сбежал, но теперь надо было и в самом деле как-то от железяки избавляться. Шёл, руки к груди прижимал, прут концами вверх-вниз повернул, чтоб меньше в глаза бросался.

С Хитровки нужно было уносить ноги — даже не из-за опасного Эраста Петровича, а чтоб знакомых в дурацком виде не встретить. Засмеют.

Зайти в кузню, где подковы куют, наврать чего-нибудь — вроде как кто из озорства или на спор железяку прикрутил. В кузнях лбы здоровые. Может, и не такие уцепистые, как красивый барин, но уж как-нибудь растянут, на то у них свой струмент имеется. Само собой не за спасибо — копеек двадцать дать придётся.

Тут-то и сообразил: а где их взять, двадцать копеек? Последний пятиалтынный вчера “кроту” отдал. Или надуть кузнеца? Посулить деньгу, а после дать деру? Снова бегать, вздохнул Сенька. Кузнецы, если догонят, так отметелят своими кулачищами — хуже любого японца.

В общем, шёл, думал.

Поднявшись на Маросейку, увидал вывеску “САМШИТОВЪ. Ювелирные и златокузнечныя работы”. Вот оно, что нужно-то! Может, даст ювелир сколько-нисколько за серебряную монету из сумы, опять же копейки эти старинные. Не даст — часы Килькины заложить можно.

Потянул стеклянную дверь, вошёл.

За прилавком никого не было, но красивая птица попугай, что сидела в клетке на жёрдочке, проорала противным голосом:

— Добррро пожаловать!

На всякий случай Сенька снял картуз и тоже сказал:

— Доброго здоровьичка.

Хоть он был и птица, но, видно, с понятием.

— Ашотик-джан, опять дверь не заперта! — донёсся из глубины лавки бабский голос — чудной, с переливами. — Заходи, кто хочет!

Зашуршали шаги, из-за шторки выглянул человек небольшого росточка, лицом смуглявый, с кривым носищем, на лбу вздет стеклянный кружок в медной оправе. Пугливо спросил:

— Вы один?

Увидал, что один. Тогда побежал, зачем-то дверь на засов запер и только после повернулся к Скорику:

— Чем могу?

Да, такой огрызок железного прута не растянет, расстроился Сенька. А ещё про кузнечные работы написал. Может, у него подмастерье имеется?

— Желаю кой-чего продать, — сказал Сенька и полез в карман.

Ох, непросто это было, со стянутыми-то руками.

Попугай как заладит дразниться:

— Прродать! Прродать! Прродать!

Носатый ему:

— Помолчи, помолчи, Левончик. — А Сеньке, оглядев с ног до головы, сказал. — Извините, молодой человек, но я краденого не покупаю. На то есть свои специалисты.

— Без тебя знаю. Вот, чего дашь?

И монету на прилавок шлёп.

Ювелир на Сенькины запястья покосился, однако ничего не сказал. А на серебряный кругляш глянул без большого интереса.

— Хм, ефимок.

— Кто-кто? — не понял Скорик.

— Ефимок, иоахимсталер. Монета нередкая. Они идут по два веса. То есть по весу серебра, помноженному вдвое. Ваш ефимок в хорошей сохранности. — Взял денежку, положил на весы. — Можно сказать, даже в идеальной. Полноценный талер, шести с половиной золотников весу. Золотник серебра нынче — 24 копейки. Это получается… м-м… три двенадцать. Минус моя комиссия, двадцать процентов. Итого — два рубля пятьдесят копеек. Больше вряд ли кто-нибудь даст.

Два с полтиной — это уже было дело. Сенька снова завернулся весь, полез в карман за чешуйками, высыпал на стойку.

— А эти чего?

Лепестков этих было у него ровно двадцать, ещё ночью пересчитал. Плохонькие, конечно, копеечки, но если к двум с полтиной прибавить, это уж два семьдесят выходило.

Чешуйкам ювелир больше уважения оказал, чем ефимку. Спустил со лба на глаз стёклышко, стал разглядывать одну за одной.

— Серебряные копейки? Ого, “ЯД”. И сохранность завидная. Ну, эти могу взять по три рубля штучка.

— По скольку, по скольку? — ахнул Сенька.

— Поймите, молодой человек, — сказал ювелир, взглянув на Скорика через стекляшку страшным чёрным глазом. — Предбунташные копейки, конечно, не талеры и идут по другому курсу, но как раз недавно в Замоскворечье вырыли очередной клад того времени, в три тысячи серебряных копеек, в том числе две сотни яузских, так что цена на них сильно упала. Ну хотите, по три пятьдесят? Больше не могу.