Точно так же она чувствовала себя и в Хьюстоне — чужой. Но в
Техасе ей легче было это скрывать. В Техасе у нее были пышные кудри, и
перевороты назад ей удавались лучше всех в команде. Там все ее знали еще с
пеленок, и она всегда была самой красивой девочкой в классе. Но потом отец,
который вырос в Нью-Йорке, перевез семью сюда, чтобы начать борьбу за
освободившееся место в сенате, и с легкостью выиграл выборы. И прежде чем Блисс
успела хоть пикнуть, она уже жила в Верхнем Уэст-Сайде и училась в школе
Дачезне.
Конечно же, Манхэттен не Хьюстон, а на кудри и сальто Блисс
в новой школе всем было начхать: здесь даже футбольной команды не имелось, не
то что команды поддержки из девушек в мини-юбках. Но с другой стороны, она
никак не ожидала, что окажется такой деревенщиной. В конце концов, она же
ориентируется в универмаге «Ньюман Маркус»! У нее такие же джинсы «Тру релиджн»
и футболки «Джеймс Пирс», как у других. Но почему-то она явилась в первый день
в светлом свитере от Ральфа Лорена и клетчатой юбке от Анны Суй (это было
попыткой сделаться более похожей на девушек в школьном ежегоднике), с броской
белой кожаной сумочкой «Шанель», болтающейся у нее на плече на золотой цепочке,
а в результате обнаружила, что ее одноклассники облачены в бесформенные
рыбацкие свитера и искусственно состаренные вельветовые штаны. В Манхэттене
больше не носили ни пастельные цвета, ни потрясающую белую кожу от Шанель — во
всяком случае, осенью. Даже эта чокнутая готесса, Шайлер ван Ален,
демонстрировала такой шик, с которым Блисс было не сравниться.
Блисс знала про «Джимми», «Маноло», «Стеллу». Она следила за
гардеробом Миши Бартон. Но в манере нью-йоркских девушек сочетать все это было
нечто такое, что заставляло Блисс выглядеть бестолочью, никогда не открывавшей
ни единого модного журнала. А кроме того, еще играл роль ее акцент: поначалу ее
не понимали, а потом начинали передразнивать, и отнюдь не по-дружески.
Какое-то время казалось, что Блисс суждено провести весь остаток
учебы почти что в положении всеми отвергнутой неудачницы, хотя ей следовало бы
быть оторвой.
Но потом грянул гром, тучи рассеялись и свершилось чудо:
легендарная Мими Форс приняла ее под свое крыло. Мими была на год старше Блисс
и училась в предпоследнем классе. Они с братом были в некотором роде Анджелиной
Джоли и Брэдом Питтом Дачезне, парой, которой не полагалось бы быть таковой, но
которая, тем не менее, была именно парой — и притом правящей. Мими являлась
ориентиром для новичков, и она, бросив взгляд на Блисс с ее пастельным
кардиганом, лаковыми короткими сапожками, нескладной юбкой из шотландки,
стеганой сумочкой «Шанель», сказала: «Неплохой прикид. Настолько неуместен, что
прямо в точку».
Так оно все и вышло.
Блисс внезапно оказалась допущена в узкий круг, который, как
выяснилось, ничуть не отличался от хьюстонского: те же спортивные парни (только
место футбола тут занимали лакросс и гребля) и единообразно красивые девушки
(только тут они участвовали в дискуссионном клубе и намеревались поступать в
какой-нибудь из университетов Лиги плюща
[5]
), с теми же
неписаными законами, велящими держать новичков на расстоянии. Блисс понимала,
что проникла в святая святых исключительно соизволением Мими.
Но Блисс беспокоила не социальная иерархия в ее школе. И
даже не выпрямленные волосы — чтобы она еще раз позволила стилисту Мими сделать
такое с ней! Без кудряшек ей было как-то не по себе! Тревожило ее то, что
иногда у нее возникало чувство, будто она не знает саму себя. И тянулось это с
тех самых пор, как она приехала в Нью-Йорк. Она проходила мимо какого-нибудь
здания или мимо старого парка у реки, и у нее возникало ощущение дежавю, такое
сильное, словно воспоминания всплывали из самых глубин памяти, и тогда Блисс
начинало трясти. Когда она впервые вошла в их квартиру на Восточной Семьдесят
седьмой улице, в сознании возникла мысль: «Я дома», — и вовсе не потому,
что это был их дом… она нутром чуяла, что бывала здесь прежде, входила в эти
самые двери, не в очень давнем прошлом неслась в танце по этому мраморному
полу. «Тут был камин», — подумала она, увидев свою комнату. И
действительно, когда Блисс упомянула об этом в разговоре с агентом по продаже
недвижимости, тот сказал, что в 1819 году в этой комнате действительно был
сооружен камин, но позднее его обшили досками из соображений безопасности.
«Потому что тут кто-то умер». Но хуже всего были кошмары. Из-за них Блисс
просыпалась с криком. В этих кошмарах она бежала, а кто-то держал ее, и она не
могла справиться с ситуацией и просыпалась, дрожа, в холодном поту, среди
влажных, скомканных простыней. Родители уверяли ее, что это нормально. С каких
это пор считается нормальным, чтобы пятнадцатилетняя девушка так кричала во
сне, что в горле начинало саднить и она давилась собственной слюной?
Но сейчас, в «Квартале-122», Джек Форс встал, и Блисс встала
тоже, извинившись перед Мими. Она встала, повинуясь импульсу, исключительно
ради возможности подвигаться, сделать хоть что-нибудь, а не работать зрителем в
театре одного актера, Мими. Правда, сказав, что ей хочется курить, она поняла,
что и вправду очень этого хочет. Эгги Карондоле, один из клонов Мими, уже
пробиралась к выходу. Блисс потеряла Джека из виду еще на полпути, пока
продвигалась через толпу; она взмахнула рукой перед носом у охранника,
показывая ему печать на запястье. Охраннику надлежало выпускать людей и
впускать обратно в соответствии с драконовскими законами Нью-Йорка касательно
курильщиков. Блисс видела в этом некую иронию: ньюйоркцы при этом считают себя
свободными от всяких ограничений! В то время как в Хьюстоне человек может
курить где угодно, хоть в салоне красоты, сидя под феном, а вот в Манхэттене
курильщиков считают неким отклонением и выгоняют на улицу при любой погоде.
Блисс распахнула дверь черного хода и оказалась в переулке,
в небольшом темном закутке между двумя зданиями. Переулок между «Кварталом-122»
и «Банком» был чашкой Петри воюющих культур: с одной стороны — ухоженные
хипстеры в дорогих, сшитых по фигуре европейских нарядах, с обесцвеченными
волосами, ниспадающими на жакеты расцветки зебры, а с другой — неряшливая
группа заблудшей молодежи в потрепанной, рваной одежде. Но между двумя группами
существовало шаткое перемирие, незримая граница, которую ни одна из групп не
пересекала. В конце концов, все они здесь были курильщиками. Блисс увидела
Эгги, та прислонилась к стене и болтала с двумя моделями.
Блисс покопалась в карманах своего полудлинного пальто от
Марка Джейкобса (пальто было позаимствовано у Мими, в рамках создания нового
имиджа) в поисках сигарет и вытряхнула одну из коробки. Нашаривая спички,
девушка поднесла сигарету к губам.
Из темноты протянулась чья-то рука, предлагая ей огонек.
Рука с другой стороны переулка. Впервые кто-то бросил вызов границе.