Я молча смотрела на него, прижав колени к груди. Молча —
потому что ни черта не могла придумать, что сказать.
— Прости, Анита, но я не могу... я не буду этого
делать. — С этими словами он открыл дверь.
Он открыл дверь, и вышел, и закрыл ее за собой — с тихим
твердым щелчком.
Несколько секунд я просидела не шевелясь. Не помню даже,
дышала ли я. Потом медленно выступили слезы, и первый вдох оказался резким,
прерывистым, даже в горле заболело. Я медленно свалилась на пол, сжавшись в
комок, в самый тугой комок. Так я лежала и плакала, пока не замерзла до дрожи.
Такой и нашел меня Натэниел. Он стащил с постели одеяло и
завернул меня, поднял и влез на кричать, держа меня на руках. Он сидел, прижав
меня к изгибу своего тела, но я не чувствовала его сквозь толстое одеяло. Он
держал меня на руках и гладил по волосам. Когда кровать шевельнулась, я открыла
глаза и увидела Черри и Зейна, подползавших ко мне. Они трогали меня за лицо,
стирали пальцами слезы, свернулись около меня с другой стороны, и я оказалась в
тепле их тел, как в чаше.
Потом вошли Грегори и Вивиан, они тоже залезли на кровать, и
мы свернулись в теплое гнездышко тел и одеял. Мне стало жарко, я скинула
одеяло, и руки леопардов заходили по мне, гладя, держа. До меня дошло, что я
голая и они тоже. Никто из них ничего на себя не надевал, если я не заставляла.
Но касания были целомудренны, утешительны, как тепло тел в куче щенков, и все в
этой куче любили меня по-своему. Может быть, не так, как я хотела бы быть
любимой, но любовь есть любовь, и мне иногда кажется, что я выбросила на
помойку любви больше, чем многим удается набрать за всю жизнь. Последнее время
я стараюсь быть осторожнее.
Они меня держали, пока я не уснула, устав плакать и
согревшись снаружи, но в глубине моего тела осталось холодное, ледяное местечко,
которое они согреть не могли. Это было то место, где жила любовь к Ричарду
почти с того первого дня, как я его увидела. Но в одном он был прав: мы не
могли так продолжать. Я не стала бы. Это было кончено — должно было быть
кончено. Он ненавидел свою суть, а теперь и я ненавидела свою. Он сказал, что
хочет кого-то, кому не надо бояться сделать больно, и он действительно этого
хотел, но еще хотел кого-то человеческого, обыкновенного. И то, и другое сразу
иметь нельзя, но это не могло помешать ему хотеть и того, и другого. Я не могу
быть обыкновенной и не знаю, была ли я хоть когда-нибудь человеком. Я не могла
быть той, которой хотел Ричард, чтобы я была, а он не мог перестать этого
хотеть. Ричард был загадкой без ответа, а я устала играть в игру, где нельзя
выиграть.
Глава 39
Я спала как под снотворным — тяжело, с дурными отрывистыми
снами или в полном забвении. Не знаю, когда бы я проснулась, но кто-то лизнул
меня в щеку. Если бы меня трясли или звали по имени, я могла бы не обратить
внимания, но когда тебя кто-то лижет в щеку долгими движениями, не замечать
невозможно.
Я открыла глаза и увидела лицо Черри так близко, что оно
расплывалось. Она отодвинулась так, чтобы мне не надо было смотреть, скосив
глаза до упора, и сказала:
— У тебя был ночной кошмар, я решила, что надо тебя
разбудить.
Голос ее был спокоен, лицо ничего не выражало, было как-то
неопределенно жизнерадостно. Лицо медсестры — бодрое, приветливое и ничего не
говорящее. А то, что при этом она была голой и лежала на боку, приподнявшись на
локте так, что контуры ее тела выступали изогнутой линией, никак не снижало ее
профессионализм. Я бы никогда не смогла сделать такое лицо, когда я голая. Что
бы ни случилось, я бы осознавала, что на мне нет одежды.
— Не помню, что мне снилось, — сказала я и подняла
руку стереть теплую влагу со щеки.
— Ты соленая от этих слез, — сказала она.
Кровать шевельнулась, из-за моего другого плеча возник Зейн.
— А можно мне лизнуть другую щеку?
Это вызвало у меня смех, и это было почти такое чудо, что я
разрешила ему — почти. Я села и тут же пожалела об этом. Тело было избито и
ныло, стонало, будто меня действительно избили. Черт, после настоящего битья
иногда бывало не так больно. Я прижала к себе одеяло — отчасти чтобы прикрыть
наготу, а отчасти от холода.
Откинувшись на спинку кровати, я наморщила брови:
— Ночной, говоришь, кошмар? А который час?
— Около пяти, — ответила Черри. — Я могла
сказать «дневной», но, как бы там ни было, ты... — она замялась, —
хныкала во сне.
Я натянула одеяло плотнее:
— Не помню.
Она села, потрепала меня по колену через одеяло:
— Есть хочешь?
Я покачала головой. Они с Зейном обменялись тревожным
взглядом — из тех, которые дают понять, как за тебя волнуются. Я разозлилась.
— Слушайте, все у меня в порядке!
Они оба посмотрели на меня.
Я нахмурилась:
— Ладно, все у меня будетв порядке.
Кажется, я их не убедила.
— Мне надо одеться.
Они остались лежать, глядя на меня.
— Что означает: брысь, и дайте мне место.
Они снова обменялись тем взглядом, что меня разозлил, но
после кивка Черри оба встали и пошли к дверям.
— И сами оденьтесь, — бросила я им вслед.
— Если тебе так будет легче, — ответила Черри.
— Будет.
Зейн отдал честь:
— Твое желание — приказ для нас.
На самом деле это было слишком близко к правде, но я не
стала этого говорить. Когда они вышли, я выбрала какую-то одежду, какое-то
оружие и пошла в душ, никого не встретив.
Я помылась как можно быстрее, и почему-то не глядя в
зеркало. Я пыталась не думать, а увидеть в зеркале, что у тебя глаза
потрясенной жертвы — такое заставляет задуматься.
Я надела свои обычные черные трусы и лифчик под цвет. Как-то
выяснилось, что белого лифчика у меня нет. Вина Жан-Клода. Черные носки, черные
джинсы, черная тенниска, наплечная кобура с «браунингом», «файрстар» во
внутренней кобуре спереди почти теряется на фоне черной тенниски. И еще двое
наручных ножен с серебряными ножами. Мне не нужна была такая огневая мощь,
чтобы бродить по дому, особенно когда вокруг столько оборотней, но я как-то
была не уверена в себе, будто мир сегодня стал менее прочен, чем был вчера. Я
всегда полагала, что мы с Ричардом в конце концов что-нибудь придумаем. Не знаю
что, но придумаем. Сейчас я в это уже не верила. Ничего мы не придумаем. Ничем
друг для друга не будем, кроме минимально необходимого. Я даже не знала,
остается ли в силе приглашение на должность Больверка. Надеялась, что да. Пусть
я утратила его как любовника, но я не дам ему привести стаю к краху. Если он не
станет мне в этом помогать, то непонятно, как я смогу это предотвратить, но эту
проблему будем решать, когда она появится. Сегодня моя цель — пережить,
пережить этот день. Я прижала к себе оружие, как любимые игрушки. Если бы я
была в доме одна или только с Натэниелом, я бы взяла Зигмунда, любимого
игрушечного пингвина. Сами видите, какой был хреновый день.