При нём была значительная сумма денег и браунинг,
позаимствованный у одного из офицеров Аверьянова. В сочетании с чистым
паспортом — вполне достаточная экипировка для предстоящей работы. У других
порой и того не было…
Опять-таки как опытный сыщик, он прекрасно отдавал себе
отчёт, что его спасительная невидимость — до поры до времени. Любой нелегал —
каковым он, собственно, сейчас и являлся — невидим и неуловим исключительно до
той поры, пока не вошёл с кем-нибудь в связь. Пока не оказался в среде, плотно
контролируемой полицией. Это одна из тех азбучных истин, какие прекрасно знают
и те, кто скрывается, и те, кто ищет.
Бестужев, разумеется, не собирался попадать в ту самую
среду, кишащую полицейскими осведомителями, — но в том-то и опасность, что
любой из людей, с которыми он собирался встретиться, мог оказаться под надзором
тайной полиции. Но это уж — неизбежный риск, другого пути просто не существует…
Как и наметил заранее, он снял номер в «Бристоле» на
Рингштрассе — заведение не из дешёвых, но экономить ему пока что не
приходилось. Чем больше и роскошнее отель, тем легче затеряться, тем меньше
полиции вокруг. Совершеннейшее отсутствие багажа никого не удивило: приезжие
сплошь и рядом так и поступали, оставляли багаж на станции и налегке
отправлялись разыскивать подходящее помещение. Часто в Австрии и Германии от
русских подданных требовали не только сведения о личности, но и паспорт, однако
у Бестужева паспорт не просили: вполне возможно, из-за его немецкой фамилии и
достаточно хорошего немецкого языка с вкраплением истинно венских словечек…
Не исключено, причина особого доверия была ещё и в том, что
Бестужев чуточку вольно перевёл на немецкий чин господина Фихте как
«юстициенрат»
[2]
— а к подобным титулам в обоих германских
государствах относились с особенным почтением. Обосновавшись в номере, он не
стал там долго засиживаться: спросил себе кофе, выпил и покинул отель.
Следовало ради пущей надёжности изменить внешность насколько
возможно. Перекрашивать волосы или наклеивать бороду, разумеется, не стоило —
это чересчур отдавало бы авантюрным романом, дешёвым выпуском в три копейки.
Были другие способы, не столь экстравагантные, но надёжные…
Не теряя времени, Бестужев отправился в ближайший «Дом
готового платья», чей адрес предусмотрительно разузнал у гостиничного швейцара.
После тщательных примерок выбрал там чёрный касторовый сюртук с басонными
пуговицами — деревянными, обтянутыми плетённым узорами шёлком. Добавил к нему
визиточные брюки в серо-чёрную полоску. Всё это время он старательно разыгрывал
недалёкого и педантичного до занудства провинциального чиновника из отдалённых
мест — чуть ли не на зуб пробовал ткань, беспрестанно повторял, что он должен
представляться «господину советнику» в связи с повышением, а посему должен
выглядеть респектабельно, но непременно консервативно, поскольку его
превосходительство — человек старой закалки и не терпит в подчинённых никакого
либерализма наподобие прозаических пиджаков, галстуков-пластронов, цветных
бантиков и тому подобного легкомыслия. Частенько повторял: «У нас в
Лёвенбурге…», въедливо требовал «особо консервативный» галстук, с негодованием
отказался от штучного жилета, остановился на чёрном, однобортном, без лацканов.
Вышколенных приказчиков он, конечно же, допёк этим
занудством невероятно, хотя они, как полагается, своих чувств не выдавали,
продолжая с невероятной предупредительностью порхать вокруг клиента. Правда,
один, самый молодой, с непроницаемым лицом предложил господину Фихте коричневые
штиблеты — судя по быстрым смешливым взглядам, которыми обменялись остальные
двое, отнюдь не по невежеству. Смерив его ледяным взглядом, Бестужев отрезал:
— Молодой человек, даже у нас в Лёвенбурге прекрасно
известно, что с сюртуком носят только чёрную обувь…
Молодой человек принялся извиняться, в глубине души,
конечно, недовольный, что не удалось выставить неприятного покупателя на
посмешище, заставив его появиться на улице в коричневой обуви при сюртуке — это
в Вене-то, бывшей наряду с Лондоном законодательницей европейской мужской моды…
Бестужев принялся перебирать галстуки, заставив показать не менее двух дюжин.
В результате часом позже на Рингштрассе появился другой,
почти неузнаваемый человек: выше помянутый наряд, вдобавок чёрный котелок и
пенсне (с простыми стёклами), по виду — типичный банковский служащий или
озабоченный карьерой чиновник. Подобные молодые люди, одетые старообразно, в
любой стране воспринимались с затаённой насмешкой, и взгляды прохожих на них
особенно не задерживались. Что Бестужеву и требовалось. Те, кто видел его
прежде, наверняка не обратили бы внимания на подобного субъекта, в котором за
версту чувствовался карьерист, педант и зануда…
Завидев издали стоянку фиакров на Луизенштрассе, он слегка,
замедлил шаги, перешёл на другую сторону улицы: нет, всё было в порядке, никто
за ним не следил.
И на стоянке он не обнаружил никого, подходившего бы на роль
соглядатая. Правда, это ни о чём ещё не говорило: агент, и не один, мог
располагаться прямо под носом, сидя на облучке в облике обычного извозчика.
Охранное отделение держало изрядное количество подобных «извозчиков», не
отличимых от натуральных — и полицейские власти других стран не отставали…
Неспешной походочкой скучающего фланёра он прошёл мимо
полудюжины фиакров и, обнаружив Густава (как обычно, подремывающего с открытыми
глазами на козлах в характерной ссутуленной позе), направился прямо к нему.
Распахнул дверцу и, подражая говору здешних светских хлыщей, громко
распорядился:
— Ку-учэр, в Пра-атэр!
Хлопнул дверцей, расположился на сиденье. Густав,
разумеется, не стал интересоваться личностью пассажира, он моментально стряхнул
сонную одурь, достал кнут из железной трубки и прикрикнул на лошадей.
Дорога эта была Бестужеву уже достаточно знакома — и он
заранее наметил местечко, подходящее для задушевного разговора. Всё время пути
он старательно поглядывал назад с помощью зеркальца, но не обнаружил сзади
слежки.
Когда они оказались на достаточно узкой аллее, обсаженной
раскидистыми липами, Бестужев открыл окошечко и крикнул:
— Кучер, остановите!
Густав привычно натянул вожжи, ничуть не удивившись
внезапному капризу седока. Вмиг оказавшись снаружи, бросив беглый взгляд по
сторонам и убедившись, что они находятся в полном и совершеннейшем уединении,
Бестужев, не колеблясь, прямо-таки сдёрнул невысокого человечка с козел, помог
ему удержаться на ногах, отобрал кнут, хозяйственно воткнул его в гнездо…
Извозчик был ошарашен настолько, что и не думал сопротивляться, пока Бестужев
заталкивал его в фиакр.
— Крестьянин охнуть не успел, как на него медведь
насел… — без улыбки проворчал себе под нос Бестужев и громко сказал: —
Добрый день, Густав. Не узнаёте? Неужели? Я-то полагал, что столь щедрого
пассажира можно и запомнить…
Густав уставился на него, пребывая в совершеннейшем
удивлении. Только теперь, присмотревшись к нему с близкого расстояния, Бестужев
обнаружил, что перед ним человек пожилой, наверняка перешагнувший за пятьдесят:
обветренное лицо в мелких морщинках, шея цыплячья, старческая, глаза какие-то
тусклые…