К дверям кафе «Августин» они подошли почти одновременно.
Бестужев чуть приотстал, притворившись, будто подводит отставшие часы,
дождался, когда дверь за полковником захлопнется, выждал ещё немного — нет,
никто не вошёл следом — и тогда только зашёл в кафе.
Теперь можно было и не заботиться о конспирации. Хорошо ещё
что столик полковник выбрал правильно — у стены, в углу, так что число
возможных соседей оказалось уменьшено вдвое, а полковник со своего места мог
прекрасно видеть входную дверь и улицу.
Неторопливо подойдя, Бестужев поклонился и, не дожидаясь
приглашения, присел за стол, кивнул подлетевшему кельнеру:
— Мне то же самое, что этому господину…
На мгновение глаза полковника стали столь цепкими,
пронзительными и колючими, что всякое сходство с мирным рантье моментально
улетучилось. И тут же вновь приобрели самое безобидное, скучающее даже
выражение.
— Ах, вот это кто… — сказал полковник
негромко. — Ну что же, грамотно, Алексей Воинович, грамотно. В первый миг
я вас и не узнал даже. Вылитый немецкий бухгалтер, правильный и скучный, как
расписание пригородных поездов… Давненько не виделись, а? С Лёвенбурга.
Кельнер расторопно принес кофейные чашечки, два стакана
холодной воды, поклонился и улетучился. Бестужев до сих пор ни как не мог
свыкнуться со здешними обычаями: заказав одну-единственную чашечку «меланжа»,
«мервейсса» или «капуцинера», можно невозбранно засидеться за ней несколько
часов, никто и не подумает тебя торопить. Отечественные половые давно бы уже
начали кашлять многозначительно над ухом столь невыгодного клиента, а то и
откровенно приставать, не угодно ли чего ещё. Европа…
Прикоснувшись губами к краю чашечки — чисто символически, с
исконно венской сноровкой — полковник деловито поинтересовался:
— На пятки вы мне сели на углу Шоттен-Ринг и Гонзага,
не так ли? Улицу пересекали трижды… за омнибусом, надо сказать, держались с
большой сноровкой, и монахинь между нами оставили опять-таки мастерски. А вот
на углу Эсслингштрассе на короткое время дёрнулись в нерешительности, не зная,
приблизиться ко мне или, наоборот, на другую сторону перейти. Я верно
обрисовал?
Бестужев уставился на него в нешуточном изумлении:
поклясться мог, что полковник шагал словно бы погруженный в раздумья, не
замечая окружающего, не говоря уж о том, чтобы выявлять за собой наблюдение…
— Ну, что вы хотите, голубчик? — Васильев чуть
усмехнулся в усы. — Старшее поколение, знаете ли, ремеслу училось в
суровые времена, кое в чём они покруче нынешнего были… Это, знаете ли,
въедаётся…
— Я хотел проверить, не следят ли за вами… — чуть
смущённо сказал Бестужев.
— Ну разумеется. Кто ж вам пеняет? Вы, конечно,
возбуждены той интригой, о которой вам, чует моё сердце, поведал Тарловски? Это
серьёзно, согласен, но на моей памяти хватало интриг и посерьёзнее. Я — лицо
некоторым образом официальное, за мной следить как бы даже и не вполне
прилично… С вами-то как? На запасной паспорт перешли?
— Да, конечно.
— Значит, некоторый запас времени у вас есть, пока не
начали плотно работать, они вас не засекут… Ну а ежели что — будем вытаскивать.
Я, конечно, чуточку удручён тем, что вы все дела здесь вели как бы в обход меня…
— Тысячу раз простите, Василий Агеевич, — сказал
Бестужев без особых угрызений совести. — Но правила игры, которым я был
принуждён следовать…
— Да полно, я вас не упрекаю ни в чём. Прекрасно
понимаю ваше пикантное положение, — Васильев скорбно покивал головой. —
Кто-то в Петербурге, несомненно, решил набрать лишних козырей, то бишь порадеть
родному ведомству. Красиво чрезвычайно это должно было выглядеть впоследствии
на бумаге: второй отдел Генерального штаба с величайшим рвением, в кратчайшие
сроки выполнил поручение монарха… Я с уважением отношусь к нашей славной армии,
большинство из нас, вот взять нас с вами, из неё же и произошли… Однако, если
бы с самого начала спросили моего мнения, я бы категорически отсоветовал
использовать военных разведчиков. У них свои специфические опыт и практика, а у
Охранного — свои. Вот и сейчас большую часть дела вы на своих плечах вынесли,
господа военные где-то на заднем плане присутствовали, словно хор в опере…
Замечательно, что вы приняли решение остаться. В очередной раз утрём нос армии,
мягонько этак, вовсе не демонстративно…
Бестужев сказал не без уныния:
— Но ведь именно я и прошибся крепко…
— Ну так ведь и они тоже, — сказал
полковник. — Что же они-то ваши планы не поправили — цельный Генерального
штаба генерал-майор и его испытанные сподвижники? Тут уж все виноваты… но
исправлять положение придётся исключительно Охранному, то бишь нам с вами, и
сей факт должен быть освещён достаточным образом. Мотайте на ус эту
премудрость, Алексей Воинович, вы ведь наверняка по служебной лестнице
подниматься будете, карьеру делать… должны уже понимать: кроме борьбы с врагами
престола, существует ещё и такая немаловажная сторона дела, как понятая в
хорошем смысле кастовость, сиречь интересы своего, родимого ведомства. Этот
ашпект тоже учитывать нужно постоянно.
— Я знаю, — кивнул Бестужев.
Он слышал подобное не впервые — но вот как-то душа не лежала
становиться ещё и горячим ведомственным патриотом: не его стихия, совершенно…
Скорее уж — стихия тех, кто настроен на кабинетную карьеру. Если выдержать
золотую середину меж самоуничижением и хвастовством, он знал, что стал неплохим
сыщиком. И предпочитал в этом положении оставаться как можно дольше — любые
внутренние интриги и хитросплетения порой вызывали у него прямо-таки физическое
омерзение. «Это в тебе очень уж ярко проявляется армеут, мон шер, — сказал
как-то покойный Лемке во время задушевной беседы, по русскому обычаю
сопровождавшейся графинчиком. — Совершенно ты не канцелярский интриган по
основе характера…»
— Прогресс, простите за выражение… — протянул
Васильев, морщась. — Никак не могу ко всему этому привыкнуть. Когда я
только начинал служить, о телефоне никто и не слыхивал, автомобилей не было, а
о полётах в воздух на аппаратах тяжелее оного один Жюль Верн грезил. Теперь же,
изволите видеть… Пересылка по проводам не только телеграмм, но и изображений…
Вы ведь своими глазами видели… И как?
— С чисто технической стороны — впечатление
потрясающее, — признался Бестужев.
— А вот с моральной, ежели можно так выразиться… —
полковник невольно огляделся. — Это же надо подумать — нацель сейчас на
нас с вами стекляшку объектива, и где-то за три квартала нас видно, как на
ладони… Жуткая штука грядёт в широкое употребление…
— Согласен, — сказал Бестужев.
Полковник понизил голос:
— Алексей Воинович, это, конечно, супротив наших прямых
обязанностей и поручений, однако… Считайте меня монстром, но вот лично я, будь
моя воля, создал бы департамент, который этих проклятых изобретателей без колебания
аннулировал бы. Изобрёл ты нечто, способное людям принести нешуточные
хлопоты, — встретили тебя вечерком в парадном неизвестные мазурики и по
голове двинули тяжёленьким… Чудище я консервативное, а?