— Мадемуазель, на два слова…
— Оставьте меня в покое, — резко бросила она, даже
головы не повернув, не замедлив шага. Чувствовался большой опыт в
противостоянии уличным ловеласам: парижанка, ага…
— Политическая полиция, — сказал Бестужев
негромко, продолжая шагать с ней в ногу. — В ваших же интересах со мной
поговорить, мадемуазель Дюра. Вон там, у павильона, как раз прохаживается
полицейский, но я не советовал бы вам к нему обращаться, вы себе сделаете
только хуже…
Вот теперь она остановилась, взглянула с некоторой тревогой,
начиная, видимо, понимать, что обычным уличным приставалой тут и не пахнет.
— Откуда вы меня знаете?
— Я, кажется, представился вполне
членораздельно, — сказал Бестужев. — Мадлен Дюра, родом из
департамента Овернь, тридцати одного года…
— Мне двадцать пять! — воскликнула она.
Бестужев усмехнулся:
— Согласно данным, предоставленным «Сюрете Женераль»,
вам именно тридцать один. Галантность тут неуместна… Далее. Вы приехали в Париж
одиннадцать лет назад, чтобы, я так подозреваю, по примеру как литературных
героев, так и реальных людей «покорить столицу». С покорением у вас ничего не
вышло, особенных успехов не достигли: работали официанткой, позировали
художникам… проституции, в общем, сторонились, но некоторые эпизоды из вашей
биографии, скажем, совместное проживание с неким господином на бульваре Распай
и другим, на авеню Клебер, никак не отнести к романтическим… В конце концов
познакомились с Жаком Руле, коему служите как ассистенткой, так и в несколько
ином качестве… Это, так сказать, основные вехи вашей не особенно сложной
биографии. Желаете, чтобы я их расцветил подробностями и живописными деталями?
Она стояла, не порываясь уже удалиться, смотрела на него с
откровенным страхом. Неизвестно, очень ли умна, но прекрасно осознает, что
влипла в нешуточные хлопоты…
Бестужев закреплял успех.
— Вон там, я вижу, скамейка, — сказал он
напористо. — Давайте присядем и побеседуем.
И двинулся к скамейке первым, чтобы проверить, осознала ли
она в полной мере. Ну да, так и есть — она, не прекословя, направилась следом,
присела рядом с ним, попыталась улыбнуться кокетливо и беззаботно:
— Это так неожиданно, мсье…
— Капитан, — сказал Бестужев, не стремясь
буквалистски переводить свой чин на французский. — Интересно, почему вам
эта встреча кажется столь неожиданной? После всего, в чём вы замешаны,
дорогуша…
— Я?! — её взгляд был невероятно невинным,
незамутненным. — Интересно, в чём это таком я замешана?
— Ну как же, — сказал Бестужев. — По
поручению вашего любовника вы регулярно встречались с извозчиком Густавом
Мейнке и получали у него сведения обо всех перемещениях некоторых лиц…
— И только-то? — она прилагала все силы, чтобы
улыбаться беззаботно. — В конце концов, это никакое не преступление…
— Само по себе — безусловно, — сказал
Бестужев. — Вот только следствием вашего общения с извозчиком стало
убийство двух полицейских чинов. Сотрудников политической полиции, уточняю. У
меня есть сильные основания подозревать, что в одном, по крайней мере, виновен
наш общий знакомый месье Жак… Совершенно неважно, кто совершил второе. Это уже
второстепенные детали. Главное, что вы выступили сообщницей в двойном убийстве.
Виселица вам, быть может, и не грозит, но в тюрьме придётся просидеть долго…
Что значит женщина, что значит француженка! У неё
навернулись на глаза самые натуральные слёзы, она смотрела на Бестужева
взглядом умирающей лани, а голос, полное впечатление, принадлежал маленькой
невинной девочке, впервые столкнувшейся с несовершенством и злобой нашего мира.
— Боже мой, месье, как вы жестоки! Нельзя быть таким
жестоким…
— Бросьте паясничать, — сказал Бестужев жёстко,
почти грубо. — Если вы не оставите это лицедейство, я вас без всякой
галантности запихну в карету и отвезу в полицей-дирекцию, где за вас примутся
уже всерьёз. Сказать вам, в чём вы, простите за вульгарность, крупно
прошиблись? Охотно. Мы не во Франции, мадемуазель. Это там, охотно верю, ваш
процесс стал бы для ваших земляков чем-то вроде театрального представления,
этакой романтической драмы. Очаровательная красотка на скамье подсудимых!
Прекрасную Мадлен толкнула к сообщничеству с анархистами большая любовь к
одному из них! Примерно такие заголовки пестрели бы в прессе, дамы лили бы
слёзы над вашей горькой участью, мужчины предлагали бы руку и сердце, допускаю,
что вам удалось бы растрогать присяжных и отделаться пустяками. Но мы — в
Австро-Венгрии, Мадлен. Здешний народец далеко не так романтичен и пылок, как
ваши сограждане. В глазах здешнего общественного мнения ассистентка заезжего
французского циркача, послужившая сообщницей в убийстве двух полицейских,
заслуживает не восторженных статей в газетах и всеобщего поклонения, а каторги,
если не виселицы. Такие уж скучные люди — немцы… Заверяю вас: местные судьи
будут на вас взирать без тени парижской экзальтированности… И срок заключения,
повторяю, вам грозит весьма солидный…
— Но как же так, месье… — проговорила она уже
жалобно, сломленно.
Бестужев смотрел на неё без улыбки, весьма
недоброжелательно. С непроницаемым лицом осведомился:
— Как это поют в ваших кафешантанах? По улицам гуляла
прелестная Мадлен и юбочку держала чуть-чуть поверх колен… А чего же вы хотели
после таких подвигов?
— Но…
— Молчите, — сказал Бестужев. — Я вас намерен
растоптать самым решительным образом. И не пытайтесь строить мне глазки, не
поможет. Вам уже приходилось по пустякам пару раз сталкиваться с французской
полицией… и, насколько я знаю, ваши ужимки их не очаровали. А сейчас вы
замешаны в убийстве… Не мирных обывателей, а полицейских, что ситуацию
усугубляет.
Он с самого начала выбрал агрессивный тон, общую линию
поведения. Не стоило играть с ней психологические партии, её надлежало ломать
примитивно и грубо — у него не было времени, время работало против него…
Бестужев с радостью отметил, что собеседница всхлипнула уже
всерьёз, а не лицедействуя с целью его разжалобить.
— Но, месье… Я и подозревать не могла, что этим
кончится, я от вас впервые услышала, что там было убийство.
Улыбкой Бестужева следовало бы путать детей:
— И вы полагаете, что судьи, услышав этот лепет,
проникнутся к вам сочувствием? Важно не то, о чём вы думали и чего хотели, а
что из всего этого вышло…
— Я же не знала…
— Вы меня утомляете, — сказал Бестужев. —
Давайте-ка лучше отправимся в комиссариат, я с превеликим облегчением передам
вас другим людям и займусь текущими делами… Хотите?
— Нет! — вскрикнула она, бледнея.
— А придётся, — безжалостно сказал Бестужев.
— Месье капитан… Неужели нет выхода…