И тогда в моем мозгу мелькнула ужасная мысль. Я надеялся и
молился, чтобы она не появилась также у Джона. Я искоса взглянул на него. Он
недоуменно хмурился, и я вздохнул с облегчением. Дело в том, что мне пришло в
голову, будто у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник.
Нет! Такого не может быть! Такая красивая женщина, как Мэри
Кавендиш, не может быть убийцей. Хотя и случалось, что красивые женщины были
отравительницами.
Внезапно я припомнил первую беседу за чашкой чаю в день
моего появления в Стайлз-Корт и блеск в глазах Мэри Кавендиш, когда она
сказала, что яд – женское оружие. А как она была взволнована в тот трагический
вечер во вторник! Может быть, миссис Инглторп обнаружила что-то между Мэри и
Бауэрштейном и угрожала рассказать ее мужу? Возможно ли, что это преступление
было совершено, чтобы помешать разоблачению?
Потом я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и Эвлин
Ховард. Может, они именно это имели в виду? Может, это и была та чудовищная
возможность, в которую Эвлин не хотелось верить?
Да, все подходило.
Неудивительно, что мисс Ховард предложила все замять. Теперь
я понял ее незаконченную фразу: «Эмили сама…» В глубине души я согласился с
мисс Ховард. Разве сама миссис Инглторп не предпочла бы скорее остаться
неотомщенной, чем позволить такому ужасному бесчестию упасть на семью Кавендиш?
– Есть еще одно обстоятельство, заставляющее меня сомневаться
в вашем предположении, – вдруг сказал Джон, и неожиданно прозвучавший
голос заставил меня вздрогнуть.
– Что именно? – поинтересовался я, довольный тем,
что он ушел от вопроса, каким образом яд мог попасть в какао.
– Хотя бы тот факт, что Бауэрштейн потребовал вскрытия.
Он мог этого и не делать. Уилкинс был бы вполне удовлетворен, объяснив
трагическую кончину нашей матери болезнью сердца.
– Да, – произнес я с сомнением. – Но
неизвестно, может, он считал, что в итоге так будет безопаснее. Ведь кто-нибудь
мог заговорить об отравлении позднее, и министерство внутренних дел приказало
бы провести эксгумацию. Все могло выплыть наружу, и тогда он оказался бы в
очень неловком положении, потому что никто бы не поверил, что человек с его
репутацией известного специалиста мог совершить такую ошибку и назвать
отравление болезнью сердца.
– Да, вполне возможно, – согласился Джон. – И
все-таки… Ей-богу, не понимаю, какой тут мог быть мотив?
Я вздрогнул.
– Послушайте! – торопливо проговорил я. –
Может быть, я совершенно не прав. И помните, все это абсолютно конфиденциально.
– О, конечно! Само собой разумеется.
Продолжая разговаривать, мы вошли через небольшую калитку в
сад. Неподалеку слышались голоса: стол к чаю был накрыт под большим платаном,
как в день моего приезда.
Цинтия вернулась из госпиталя. Я поставил мой стул рядом с
ней и передал желание Пуаро посетить больничную аптеку.
– Конечно! Я буду рада, если он придет. Лучше пусть
приходит к чаю. Надо будет с ним об этом договориться. Он такой славный! Хотя
странный и даже немного смешной. На днях Пуаро заставил меня снять и заново
переколоть мою брошь. Сказал, что брошь была неровно приколота!
Я засмеялся:
– Это его мания.
– Правда? Интересно.
Минуты две прошли в молчании, а затем, бросив взгляд в
сторону Мэри Кавендиш и понизив голос, Цинтия снова обратилась ко мне:
– Мистер Гастингс! После чая мне хотелось бы с вами
поговорить.
Ее взгляд в сторону Мэри заставил меня задуматься. Пожалуй,
эти две женщины мало симпатизировали друг другу. Впервые мне пришла в голову
мысль о будущем девушки. Миссис Инглторп, очевидно, не оставила в ее пользу
никакого распоряжения, но я полагал, что Джон и Мэри, скорее всего, будут
настаивать, чтобы она пожила с ними. Во всяком случае, до конца войны. Джон, я
знаю, симпатизировал Цинтии, ему будет жаль, если она уедет.
Джон, отлучившийся на некоторое время, вернулся к чайному
столу, но его обычно добродушное лицо было сердитым.
– Черт бы побрал этих детективов! – возмутился
он. – Не могу понять, что им надо? Шарили по всем комнатам, повытаскивали
все вещи, перевернули все вверх дном… Просто невероятно! Наверное,
воспользовались случаем, что в доме никого не было. Ну, я поговорю с этим
Джеппом, когда увижу его в следующий раз!
– Полно, Пол Прай,
[46]
– проворчала
мисс Ховард.
Лоуренс высказался, что детективам приходится делать вид,
будто они активно действуют.
Мэри Кавендиш промолчала.
После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы медленно
побрели к лесу.
– Слушаю вас, – сказал я, как только листва скрыла
нас от любопытных глаз.
Девушка со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпку.
Солнечный свет, пронизывая листву, превратил ее золотисто-каштановые волосы в
колышущееся от дыхания ветерка живое золото.
– Мистер Гастингс, – начала она, – вы всегда
так добры и так много знаете…
В этот момент у меня мелькнула ошеломляющая мысль, что
Цинтия – очаровательное создание, намного очаровательнее Мэри, которая никогда
не говорила мне ничего подобного.
– Итак! – крайне благожелательно подтолкнул я ее,
видя, что она колеблется.
– Хочу попросить у вас совета. Я не знаю, что мне
делать.
– Что делать?
– Да. Видите ли, тетя Эмили всегда говорила, что она
меня обеспечит. Полагаю, она забыла или не думала, что может умереть. Во всяком
случае, не обеспечила меня и не оставила на мой счет никаких распоряжений.
Теперь я просто не знаю, что мне делать. Как вы думаете, я сразу должна отсюда
уехать?
– Господи, конечно, нет! Кавендиши не захотят
расстаться с вами. Я в этом уверен.
Цинтия заколебалась, потом какое-то время сидела молча,
вырывая траву маленькими руками.
– Миссис Кавендиш захочет от меня избавиться, –
произнесла она наконец. – Мэри меня ненавидит.
– Ненавидит? – удивился я.
Цинтия кивнула:
– Да. Не знаю почему, но она меня терпеть не может. И
он тоже.
– Ну, тут я точно знаю, что вы не правы, – тепло
возразил я. – Напротив, Джон вам очень симпатизирует.
– О да… Джон! Но я не его имела в виду. Я говорю о
Лоуренсе. Мне, конечно, безразлично, ненавидит он меня или нет, но все-таки это
ужасно, когда тебя никто не любит, верно?