– Ты так подумал? Когда поймал меня на
мысли о мертвых? И к какому решению пришел? Утешить меня? Усилить мою боль? Так
что же?
Он покачал головой, отошел на несколько шагов
назад и выглянул в окошко, подставив лицо свету. Он казался таким нежным… Но
уже через секунду вновь набросился на меня в злобной вспышке:
– Все еще очень хорошенькая. Даже
несмотря на возраст и полноту. Тебе ведь известно, что сестры ненавидят тебя за
хорошенькое личико? Катринка – эта красотка с роскошным телом и умным мужем, до
которого у нее была такая вереница любовников, что она даже со счета
сбилась, – считает, что ты обладаешь такой красотой, которую ей никогда не
обрести, не получить, не нарисовать. И Фей, любившая тебя, – да, Фей
любила всех – тоже не смогла простить тебе красоту.
– Что тебе известно о Фей? –
вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язык. – Моя сестричка Фей
жива? – Я пыталась остановиться, но не смогла. – Где Фей? И как ты
можешь говорить о Катринке? Что ты знаешь о Катринке или о ком-нибудь из моей
семьи?
– Я говорю то, что знаешь ты. Я вижу
темные закоулки твоего сознания, я досконально исследовал подвалы, в которых ты
сама еще не была. И я вижу там, в тех тенях, что твой отец чересчур сильно
любил тебя, потому что ты очень походила на свою мать: те же волосы, те же
глаза. А также, что твоя сестра Катринка однажды ночью как ни в чем не бывало
переспала с твоим молодым мужем Львом.
– Прекрати сейчас же! В чем дело? Ты
явился сюда, чтобы сыграть роль моего личного дьявола? Разве я заслужила такое?
Это я-то? И ты еще смеешь говорить, что я и наполовину неповинна во всех этих
смертях. Как же ты собираешься довести меня до безумия, хотела бы я знать! Как?
Ты совершенно в себе не уверен. Взгляни на себя. Дрожишь, а ведь ты призрак.
Кем ты был при жизни? Молодым человеком? Возможно, даже добрым по натуре, зато
теперь…
– Перестань, – взмолился он. –
Твоя точка зрения ясна.
– И какова же она?
– Ты видишь меня насквозь, точно так же,
как я вижу тебя, – холодно ответил он. – Ни воспоминания, ни страх не
заставят тебя дрогнуть. Я сильно ошибся на твой счет. Ты казалась ребенком,
вечной сиротой, ты казалась такой…
– Договаривай. Я казалась слабой?
– Ты жестока.
– Возможно, – кивнула я. – Мне
не очень нравится это слово. Зачем тебе нужно, чтобы я испытывала страх или
боль? Для чего? Что означал тот сон? Где находилось то море?
Его лицо застыло от потрясения. Он попытался
что-то сказать, но потом передумал или, возможно, просто не нашел слов.
– Ты могла бы быть красивой, – тихо
произнес он. – Ты почти была красивой. Ты потому питалась отбросами и
пивом, чтобы потерять данную тебе Богом фигуру? Ты ведь была худенькой в
детстве, такой же, как Фей и Катринка, стройной от природы. Но ты нарочно
заплыла жиром – разве нет? От кого захотела спрятаться? Неужели от собственного
мужа – от Льва, которого ты собственноручно передала заботам других женщин,
помоложе и пособлазнительнее? Это ты толкнула его в постель к Катринке.
Я не ответила.
Внутри меня росла какая-то сила. Даже
охваченная дрожью, я чувствовала эту силу и огромное волнение. Как давно меня
не посещали такие эмоции, но теперь, видя, что он совершенно сбит с толку, я
ясно их ощущала.
– Наверное, и сейчас тебя можно назвать
красивой, – прошептал он, улыбаясь, словно нарочно хотел меня
помучить. – Но неужели ты станешь такой огромной и бесформенной, как твоя
сестра Розалинда?
– Если ты знаешь Розалинду и не видишь ее
красоты, то мне даже не стоит тратить на тебя время, – сказала я. – А
Фей – само воплощение красоты, но тебе этого не понять.
Он охнул. Потом фыркнул и упрямо уставился на
меня.
– Тебе не понять, как много для меня
значит такое чистое существо, как Фей. Она навсегда останется в моей памяти.
Что касается Катринки, то я ее жалею. Фей была очень молода и потому все
танцевала и танцевала, как бы трудно ни приходилось. Катринка многое испытала.
А Розалинду я люблю всем сердцем. Ну и что?
Он вглядывался в меня, словно стараясь
прочесть самые сокровенные мысли, и ничего не говорил.
– К чему все это? – спросила я.
– В душе ты так и осталась маленькой
девочкой. Злой и жестокой, какими бывают дети. Только ты более озлоблена сейчас
и нуждаешься во мне, хотя и отрицаешь это. Ведь ты заставила сестру Фей уехать,
сама знаешь.
– Перестань!
– Да, ты… Ты заставила ее уехать, когда
вышла замуж за Карла. Дело тут вовсе не в тех страницах отцовского дневника,
которые она прочла после его смерти. Просто в дом, который она с тобой когда-то
делила, ты привела нового хозяина…
– Перестань!
– Почему?
– А тебе-то какое дело? К чему сейчас об
этом говорить? Ты промок под дождем. Но не замерз. И теплым тебя тоже не
назовешь – разве не так? Ты выглядишь как бродяга-подросток – из тех, что с
гитарой в руке увязываются за знаменитыми рок-музыкантами и клянчат четвертаки
у входа в концертные залы. Где ты научился так играть? Откуда тебе известна
столь невероятная, душераздирающая музыка?..
Он пришел в ярость.
– Язвительный язык, – прошептал
он. – Я старше, чем ты можешь себе представить. Я лучше тебя знаю, что
такое боль. Я восприимчивее тебя. Я освоил в совершенстве игру на этом
инструменте еще до того, как умер. Я научился играть, и у меня был талант,
который тебе никогда не понять, несмотря на все твои диски, сны и фантазии. Ты
ведь спала, когда твоя маленькая дочь Лили умерла, – не забыла? В больнице
в Пало-Альто ты на самом деле заснула и…
Я заткнула руками уши! Меня снова окружила
обстановка больничной палаты двадцатилетней давности, вспомнились ее запах и
свет.
– Нет! – выкрикнула я. – Ты
наслаждаешься этими обвинениями! – Сердце колотилось чересчур сильно, но
голосом я пока владела. – Почему? Что я для тебя и ты для меня?
– Но я думаю про тебя то же самое.
– Что именно? Объяснись.
– Я думал, что ты коришь себя и наслаждаешься
этими обвинениями, я думал, ты упиваешься ими, примешивая сюда же и страх, и
раболепие, и холодность, и праздность, с тем чтобы никогда не чувствовать себя
одинокой, а всегда держать за руку какого-нибудь дорогого тебе мертвеца и
мысленно распевать поэмы раскаяния, без конца возвращаясь к умершим, дабы
отвлечься от правды: та музыка, которую ты любишь, тебе недоступна. То чувство,
которое музыка исторгает из твоей души, никогда не получит воплощения.