Они говорили на языке ангелов, Мариана и та
вторая, Лукреция, – на приятном для слуха, музыкальном, будто поющем
языке. А вот еще одно чудо: блестящие золотистые маски тех, кого я любила.
Медальоны, вделанные высоко в стены: Моцарт, Бетховен, другие… Но что это?
Дворец всех песен и мелодий, которые ты когда-либо слышала и не сумела сдержать
слез? Мрамор сияет на солнце. Такую роскошь нельзя создать человеческими
руками. Это небесный храм.
Спускаемся вниз по лестнице, вниз, вниз, и
теперь я понимаю, что это наверняка сон. Сердце замирает.
Хотя сон нельзя измерить глубиной моего
воображения, он совершенно невероятен – невозможен.
Мы покинули храм мрамора и музыки и оказались
в огромной персидской комнате, отделанной голубой глазурованной плиткой, в
изобилии украшенной восточным орнаментом, который соперничает по красоте и
роскоши с верхними помещениями. «О, только не дайте мне проснуться! Если все
происходящее лишь плод моего ума, пусть все так и будет!»
Такого не бывает, чтобы вавилонское
великолепие шло вслед за дерзкой пышностью барокко, но мне такое сочетание
очень нравится.
На колоннах стоят древние жертвенные быки со
свирепыми мордами. А вот, смотрите, фонтан: Дарий поражает атакующего льва. В
то же время это не святилище, не мертвый мемориал всего утраченного.
Вдоль стен расставлены сияющие этажерки с
поразительно элегантной посудой. Среди всех этих красот устроено кафе. И снова
я обращаю внимание на несравненный мозаичный пол. Множество маленьких столиков
окружены золочеными стульями. Люди здесь разговаривают, гуляют, дышат, словно
давным-давно привыкли к этому великолепию и уже его не замечают.
Что это за место, что за страна, что за земля,
где так смело сочетаются стиль и цвет, где мастера разнообразных ремесел
нарушают все традиции? Даже люстры здесь персидские: этакие огромные серебряные
листы с вырезанными на них затейливыми узорами.
Сон или реальность? Я поворачиваюсь и ударяю
ладонью по колонне. Проклятие, если меня здесь нет, то пусть я проснусь! А
потом наступает уверенность. Я здесь, совершенно определенно здесь. Мои тело и
душа находятся здесь, в вавилонской комнате под мраморным храмом.
– Идем, идем.
Чья-то ладонь легла на мою руку. Это Мариана
или другая прелестница – круглолицая глазастая Лукреция? Обе они выражают мне
сочувствие на своем музыкальном языке, похожем на латынь.
Наша самая темная тайна.
Все перемещается. Я действительно здесь,
потому что мне никогда такое не придумать.
Я даже не представляю, как можно вообразить
что-либо подобное. Я живу для музыки, живу для света, живу для красок – да,
правда. Но что это? Зловонный коридор, отделанный замызганной белой плиткой,
вода на черном полу, таком грязном, что даже черным его трудно назвать. И
повсюду какие-то агрегаты, машины, бойлеры, гигантские цилиндры с навинченными
колпачками и печатями. Краска облупилась, и среди гама и шума, сравнимого с
тишиной, они кажутся особенно зловещими.
Ну конечно, это похоже на машинное отделение
старого корабля, именно по палубе такого корабля я бродила в детстве, когда
Новый Орлеан был действующим портом. Но нет, мы вовсе не на борту корабля.
Слишком уж велики пропорции этого коридора.
Я хочу вернуться. Я не желаю видеть во сне
что-либо подобное. Но теперь я уже точно знаю, что это не сон. Меня каким-то
образом сюда перенесли! Наверное, это какое-то заслуженное мною наказание,
ужасная расплата. Я хочу снова увидеть мрамор, красивый, сочного цвета фуксии
мрамор на фоне панелей, украшающих лестницу. Я хочу запомнить богинь на стекле.
Но мы продолжаем идти по сырому зловонному
гулкому коридору. Зачем? Отовсюду доносятся гнилостные запахи. По пути нам
попадаются старые металлические шкафчики, словно оставленные в заброшенном
солдатском лагере, погнутые, обклеенные вырезанными из журнала красотками
далеких лет. И снова мы видим огромный зал, полный дрожащих, трясущихся машин;
в них что-то перемалывается, кипит, пока мы проходим вдоль стального
ограждения.
– Куда же мы идем?
Мои спутницы улыбаются. Они считают забавным
секретом то, куда меня ведут.
Ворота! Огромные железные ворота преграждают
нам путь. Но куда? В темницу?
– Тайный ход! – сообщает Мариана с
нескрываемым восторгом. – Он проходит под всей улицей! Тайный подземный
ход…
Я напряженно всматриваюсь, стараясь что-то
разглядеть за воротами. Войти мы не можем. Ворота накрепко заперты цепями. Но
вон там, где поблескивает вода… Что там?
– Там кто-то есть, разве вы не видите?
Бог мой, там лежит человек. Он истекает кровью. Он умирает. У него порезаны
запястья, руки сложены вместе. Он умирает?
Где Мариана и Лукреция? Снова улетели под
куполообразный потолок мраморного дворца, где грациозно кружат на фресках
греческие танцовщицы?
Я без охраны.
Зловоние становится невыносимым. Мужчина
мертв! О Господи! Я знаю, что он умер. Нет, он шевелится, поднимает одну руку.
С запястья капает кровь. Великий Боже, помоги ему!
– Разве вы не видите, что он мертв? Боже
мой, он лежит в гнилой воде…
Мариана смеется сладчайшим тишайшим смехом, и
ее руки мягко скользят по воздуху, когда она говорит:
– …тайный ход, который когда-то вел
отсюда до дворца и…
– Нет, послушайте меня, дамы, там
человек. Он нуждается в нас. – Я вцепилась в ворота. – Мы должны
добраться до этого человека! – Ворота, преграждающие нам путь, такие же,
как и все остальное здесь, – огромные. Тяжелые чугунные створки от пола до
потолка увешаны цепями и замками.
– Просыпайся! Я этого не потерплю!
Поток музыки, разбившийся о тишину!
Я резко подскочила в собственной кровати.
– Как ты смеешь?!
Глава 6
Я сидела в кровати. Он пристроился рядом и
смотрел на меня немигающим взглядом. У него были такие длинные ноги, что даже с
этой высокой кровати они доставали до пола. Скрипка была мокрой. Как и он сам.
С его волос стекала вода.
– Как ты смеешь?! – повторила я и,
отпрянув, подтянула колени. Хотела было укрыться одеялом, но он сидел на
нем. – Ты приходишь в мой дом, в мою комнату! Приходишь без приглашения и
указываешь, что мне следует видеть во сне, а что – нет!
Он так удивился, что, похоже, не нашелся что
ответить. Грудь его вздымалась. С волос все еще капала вода. А скрипка!
Господи, что стало со скрипкой! Неужели это совсем его не волновало?
– Тихо! – сказал он.