С тех пор я притрагивалась к скрипке всего
дважды. Неужели прошло тридцать пять лет? Почти. Если не считать одного пьяного
загула с последующим похмельем, то я ни разу больше не дотронулась до другой
скрипки, никогда-никогда мне не хотелось дотронуться до деревянной деки, струн,
канифоли, смычка… Нет, никогда.
Но с чего мне вообще пришло это в голову? Это
было давнее разочарование. Девочкой я побывала в нашем муниципальном зале,
когда великий Исаак Стерн
[8]
исполнял Концерт для скрипки
Бетховена. Как же мне хотелось извлекать те великолепные звуки! Как мне
хотелось стать той фигурой, что раскачивалась на сцене. Мне хотелось
завораживать!
И сейчас мне хотелось извлекать такие же
звуки, проникающие сквозь стены этой комнаты…
Концерт для скрипки Бетховена – первое
музыкальное произведение, с которым я впоследствии близко познакомилась по
библиотечной партитуре.
Я стану Исааком Стерном. Обязательно!
Зачем сейчас об этом думать? Еще сорок лет
назад я знала, что у меня нет ни таланта, ни слуха. Я не могла различить
четверть тона, не обладала ни умением, ни внутренней дисциплиной – все это
говорили мне лучшие учителя, причем очень тактично.
А затем вступил семейный хор: «Триана
извлекает из своей скрипки жуткие звуки!» После чего последовал строгий вывод
отца, что уроки стоят слишком дорого, особенно для того, кто недисциплинирован,
ленив и вообще непоседлив от природы.
Следовало бы это забыть.
Неужели с тех пор случилось мало трагедий:
мать, ребенок, давно потерянный первый муж, смерть Карла… Зов времени,
углубление понимания…
Тем не менее я ясно вижу тот далекий день,
лицо владельца скупки, мой последний поцелуй скрипке – моей скрипке, –
прежде чем она скользнет через грязный стеклянный прилавок. Пять долларов…
Все это чепуха. Не плачь, что ты невысокая,
что не обладаешь ни стройностью, ни грациозностью, ни красотой; не плачь, что у
тебя нет певческого голоса или даже решимости познать азы игры на фортепьяно
для исполнения рождественских гимнов.
Я взяла пять долларов, прибавила к ним
пятьдесят благодаря помощи Розалинды и отправилась в Калифорнию. Школа осталась
позади. Мать умерла. Отец нашел новую подругу, протестантку, чтобы было с кем
«время от времени пообедать». Она досыта кормила моих заброшенных младших
сестренок.
– Ты никогда о них не заботилась!
Все, хватит! Я не стану думать о тех временах,
не стану вспоминать ни о маленькой Фей, ни о Катринке в тот день, когда я ушла.
Катринка едва обратила на это внимание, но Фей лучезарно улыбалась, все
посылала мне воздушные поцелуи… Нет, не нужно. Нельзя!
Ладно, так и быть, играй для меня, а я пока
постараюсь забыть свою скрипку.
Вы только послушайте его!
Можно подумать, он со мной спорит! Ублюдок!
Песня все лилась и лилась, зарожденная в печали и сыгранная с печалью, отчего
эта самая печаль должна была стать сладостной или легендарной – или и той и
другой.
Реальный мир отступил. Мне снова четырнадцать.
На сцене играет Исаак Стерн. Под люстрами зала звучат то громкие, то едва
слышные звуки великого концерта Бетховена. Сколько еще детей сидели там
завороженные?
О Боже, если бы стать такой! Если бы суметь
так сыграть!..
Каким все казалось далеким – и то, что я
выросла и жила своей жизнью, и то, что когда-то влюбилась в своего первого мужа
Льва, а потом узнала Карла, и то, что он когда-то жил и умер, и то, что мы со
Львом потеряли маленькую девочку, которую звали Лили, и то, что я держала на
руках крошку, когда она страдала – с закрытыми глазками и лысой головой… Нет,
наверняка существует точка, где воспоминания превращаются в сон.
С медицинской точки зрения, это обязательно
нужно запретить.
Ничего страшнее не могло случиться: умирающее
златокудрое дитя, похожее на эльфа, плачущий Карл, который никогда прежде не
жаловался, мать, умолявшая, чтобы ее не увозили в тот последний день, и я, ее
четырнадцатилетняя дочь, эгоцентристка, абсолютно не осознававшая, что больше
никогда не ощутит теплых материнских рук, никогда не поцелует ее, никогда не
скажет: мама, что бы ни случилось, я тебя люблю. Я тебя люблю… Я тебя люблю!
Мой отец вдруг, несмотря на морфин, сел в кровати и в ужасе ошеломленно
произнес: «Триана, я умираю!»
«Посмотри, каким маленьким кажется белый
гробик Лили в калифорнийской могиле. Взгляни на него. И вспомни те времена,
когда вы курили травку, пили пиво, читали вслух стихи, – битники, хиппи,
реформаторы мира, родители ребенка, настолько очаровательного и
необыкновенного, что, даже когда малышкой завладел рак, прохожие
останавливались, чтобы высказать свое восхищение ее прекрасным маленьким
круглым белым личиком», – говорила я себе и вновь сквозь время и
пространство видела, как мужчины опускают крохотный гробик в ящик из красного дерева,
стоящий в земляной дыре, но доски гвоздями не заколачивают.
Мать Льва плакала не переставая. А его отец,
добросердечный мягкий техасец, зачерпнул и бросил в могилу пригоршню земли.
Затем остальные последовали его примеру. Я прежде не знала такого обычая. А мой
отец с торжественным видом наблюдал за церемонией. Что он думал в те мгновения?
Что я получила наказание за свои грехи – за то, что оставила своих сестер,
вышла замуж за человека, исповедующего другую веру, и позволила собственной
матери умереть без любви? Или его одолевали более тривиальные мысли? Лили не
была его обожаемой внучкой. Их разделяли две тысячи миль, и он редко видел
девочку до того времени, когда болезнь лишила ее длинных золотистых локонов и
изуродовала отеками ее личико с мягкими щечками. Но не было на земле снадобья,
способного потушить ее яркий, сияющий взгляд и лишить ее мужества.
Теперь уже не важно, кого любил и кого не
любил мой отец!
Я повернулась в кровати, поглубже зарывшись в
подушку и радуясь тому, что, даже полностью утопив левое ухо в пуху, я все еще
слышала пение скрипки.
Ты дома, дома, дома, и когда-нибудь они все
вернутся домой. Что это означает? Совсем не обязательно оно должно что-то
означать. Ты можешь просто прошептать это… Или спеть – вместе с его скрипкой
спеть песню без слов.
Начался дождь.
Мое робкое спасибо.
Начался дождь.
Прямо как по заказу, он падает на старые доски
террасы и на ржавеющую жестяную крышу над этой спальней; он плещется на широких
подоконниках и просачивается сквозь щели.