— Я сумею использовать его в своих интересах, и с его
помощью семья наша обретет богатства, о каких ты даже не смел мечтать. Я создам
клан столь могущественный, что ни революции, ни войны, ни перевороты не смогут
лишить его власти. Я объединю всех наших родственников, поощряя браки внутри
клана, и каждый, кому посчастливится носить наше имя, будет гордиться им. Семья
наша должна достигнуть небывалого расцвета, Джулиен. Я знаю, он понимает это.
Он хочет этого. Он готов помогать мне. Между нами не существует противоречий.
— Вот как? — спросил я. — А он, случайно, не
сообщил тебе, чего он хочет от меня в ближайшее время? Да будет тебе известно,
он требует, чтобы я совокупился с тобой. Мы должны произвести на свет новую
ведьму.
Говоря это, я буквально трясся от ярости и мрачных
предчувствий.
Но, услышав мои слова, Мэри-Бет улыбнулась удивительно
нежной и невозмутимой улыбкой и сказала, ласково поглаживая меня по щеке:
— Думаю, дорогой, когда придет время, нам с тобой не
составит труда выполнить его просьбу.
Ночью мне приснились ведьмы, обитающие в горной долине. Я
видел их шабаш. Видел все то, что хотел бы забыть, но что навсегда осталось в
моей памяти.
Из Эдинбурга мы отправились в Лондон. Там мы оставались до
самых родов Мэри-Бет, которая в 1888 году произвела на свет очаровательную
крошку Белл. С самого начала мы знали, что на прелестное дитя не стоит
возлагать больших надежд, — ибо об этом предупредил нас Лэшер.
В Лондоне я приобрел толстую конторскую книгу в кожаном
переплете, с листами превосходного пергамента внутри и тщательно занес в нее
всю информацию, которую мне удалось получить о Лэшере. Не преминул я доверить
бумаге и все известные мне сведения относительно нашей семьи. Дома я частенько
принимался за подобные записки, и множество тетрадей, неоконченных, навсегда
забытых, пылилось на моем столе. Но теперь я скрупулезно воспроизвел все, что
подсказывала мне память.
Итак, я записал все, что знал о Ривербенде, Доннелейте, во
всех подробностях пересказал услышанные мною легенды и историю святого. Писал я
с лихорадочной поспешностью. Мне казалось, призрак в любую минуту может
попытаться помешать мне.
Однако он не сделал ничего подобного.
Письма от старого профессора я получал едва ли не ежедневно.
По большей части они содержали рассказы о святом Эшлере, покровителе и
защитнике юных девушек, исполнителе их тайных желаний. Помимо этого мой ученый
корреспондент повторял то, что мне было уже известно. Впрочем, он сообщил, что
в Доннелейте начались археологические раскопки, но работы ведутся медленно и
потребуют уйму времени. К тому же у меня имелись серьезные сомнения по поводу
того, что во время этих раскопок отыщется что-либо, способное пролить свет на
занимавшую меня тайну.
И все же ответные мои письма были полны оптимизма и
воодушевления, и, разумеется, я безоговорочно оплачивал неуклонно возрастающие
расходы, связанные с исследованием развалин Доннелейта и его собора.
Каждое письмо, полученное от профессора, я старательно
копировал в свою книгу.
Писательство так захватило меня, что я приобрел еще одну
такую же книгу, дабы воспроизвести в ней историю собственной жизни. Эта книга,
как и первая, отличалась превосходной бумагой и роскошным кожаным переплетом.
Благодаря этому можно было надеяться, что записи мои переживут меня самого.
Лэшер не мешал мне корпеть над литературными трудами и
предпочитал проводить время в обществе Мэри-Бет. Что до последней, то она
сохраняла бодрость и подвижность до самых родов и с увлечением осматривала
достопримечательности Лондона, посетила Кентербери и побывала возле Стонхенджа.
Ее неизменно сопровождала компания молодых людей. Я полагаю, что по крайней
мере двое из них — профессора из Оксфорда — успели влюбиться в нее по самые
уши. Наконец пришел час, когда она отправилась в клинику, где без особых
мучений родила малютку Белл.
Никогда я не чувствовал себя столь отчужденным от Мэри-Бет,
как в период, предшествовавший рождению девочки. Она обожала Лондон, обожала
все, что было в нем и старинного, и новомодного, с одинаковым увлечением
посещала и фабрики, и театры, увлекалась всеми последними изобретениями.
Осмотрев Тауэр, она отправлялась в Музей восковых фигур, по которому в то время
все буквально с ума сходили. На свою беременность она почти не обращала
внимания. Ее прекрасное стройное и крепкое тело неизменно приводило в
восхищение всех. Не случайно она, высокая и сильная, до беременности могла с
такой легкостью выдавать себя за юношу. Тем не менее она всегда оставалась
женщиной — прекрасной женщиной, ожидавшей ребенка… Увы, малышке не суждено было
стать ведьмой.
— Это мой ребенок, — повторяла она. — Только
мой. Он будет носить наше имя — Мэйфейр. А все прочее не имеет значения.
Итак, Мэри-Бет кружилась в вихре развлечений, а я, запершись
в своей комнате, погружался в прошлое, отчаянно пытаясь создать историю,
способную вызвать интерес у будущего читателя. И по мере того как записки мои
становились все более пространными, по мере того как я сознавал, что уже
доверил бумаге все, о чем знал сам, мною постепенно овладевало чувство
безнадежности и беспомощности.
Наконец Лэшер соизволил предстать передо мной.
Он держался в точности как в тот день, когда мы с ним
отправились к руинам замка. Воплощенное дружелюбие. Я ощутил, как он коснулся
моего лба, ощутил его поцелуи. Но душу мою обуревала тоска. Меня мучила мысль,
что, узнав все, что стремился узнать, я не продвинулся ни на шаг, новые
открытия ничуть не помогли мне. И теперь я не представлял, что еще могу
сделать. Мэри-Бет любила Лэшера, но понимала его природу и истинные цели не
глубже, чем все те ведьмы, что имели с ним дело прежде.
Наконец я со всей возможной любезностью попросил его
оставить меня, сказав, что будет намного лучше, если он сейчас отправится к
Мэри-Бет и присмотрит за ней. Против этого он не возражал.
Мэри-Бет, которой оставался всего лишь день до родов,
находилась в больнице, окруженная заботой и вниманием персонала.
Я же в полном одиночестве отправился на прогулку по Лондону.
Внимание мое привлекла старинная церковь — возможно,
ровесница храма в Доннелейте. Сам не знаю зачем, я вошел внутрь и, опустившись
на скамью, склонил голову на руки и погрузился в состояние, близкое к
молитвенному.
— Помоги мне, Господи, — мысленно произнес
я. — За всю мою жизнь я ни разу не обращался к тебе. Я призывал тебя лишь
в воспоминаниях, когда, облеченный в чужую плоть, стоял в соборе перед окном с
изображением святого Эшлера. Тот, в чьем теле я пребывал, молился и научил
молитве меня. И сейчас я пытаюсь говорить с тобой, Господи. Прошу, дай ответ,
укажи, что мне делать. Если я уничтожу это существо, не станет ли это концом
моей семьи?