На следующее утро я в одиночестве покинул Эдинбург, оставив
для Мэри-Бет короткую записку, и вновь отправился на север, в Доннелейт. Как и
в прошлый раз, от Даркирка пришлось продолжать путь верхом. Разумеется, я
понимал, что слишком стар для таких приключений и, отправляясь в горы без
сопровождающих, поступаю по меньшей мере безрассудно. Однако недавние мои
открытия заставляли меня совершать безумства.
Я вновь осмотрел развалины собора, освещенные пробивавшимися
из-за облаков лучами холодного горного солнца. Потом отправился к каменному
кругу.
Стоя возле древних камней, я позвал его, а потом принялся
осыпать проклятиями.
— Возвращайся в ад, святой Эшлер! — кричал
я. — Таково твое настоящее имя. А сам ты не кто иной, как человек из плоти
и крови, человек, сумевший добиться поклонения других людей. А потом ты стал
демоном зла, который мучает и терзает нас.
Эхо разнесло мой голос по всей долине. Но я по-прежнему был
один. Дух даже не удостоил меня ответом. Но, стоя в центре каменного круга, я
внезапно покачнулся, словно получив удар. Это могло означать только одно: дух
входил в мою плоть.
— Нет, не смей! Убирайся в ад! — что есть мочи
завопил я, падая в траву.
Неожиданно поднявшийся ветер, засвистев в ушах, казалось,
унес прочь весь окружающий мир…
Я очнулся лишь ночью, в темноте. Все тело было покрыто
синяками, а одежда разорвана в клочья. Судя по всему, дух, приняв мое обличье,
впал в неистовство и пустился, что называется, во все тяжкие. И он посмел
совершить такое здесь, в этом месте!
Я сидел среди безучастных камней, не имея понятия, куда
делась моя лошадь и как мне выбраться из этой проклятой долины. Не скрою, в эти
мгновения мною овладел страх за собственную жизнь. Наконец я поднялся. Ноги
отказывались мне подчиняться. И тут я осознал, что кто-то держит меня за плечи.
Разумеется, это был Лэшер. Он вновь набрался сил и обрел
видимое и осязаемое обличье. Он вел меня, и в темноте я видел его лицо. Он был
настолько реален, что даже запах, исходивший от его кожаной куртки, я ощущал
столь же явственно, как запах травы под его ногами и деревьев над его головой.
Мы двигались в сторону замка. А потом он исчез, и я брел, пошатываясь и не
разбирая дороги, ожидая лишь, когда же он вновь придет мне на помощь.
Лэшер не замедлил сделать это, и сквозь огромный
обвалившийся дверной проем мы вошли в просторный вестибюль. Изнуренный до
крайности, я опустился на пол и тут же уснул. Сквозь сон я чувствовал, что
Лэшер сидит рядом — иногда он был материален, иногда превращался в облако пара,
окутывавшее меня со всех сторон.
Измученный, доведенный до отчаяния, я вопросил:
— Лэшер, что мне делать? Скажи наконец, чего ты
добиваешься?
— Жизни, Джулиен. Таково мое единственное желание. Я
хочу жить, вновь видеть мир. Ведь я вовсе не тот, кем ты меня считаешь. Все
твои домыслы не более чем фантазии. Обратись к своим воспоминаниям. Ты видел
изображение святого на витраже окна, не так ли? Как же я мог быть этим святым,
если я сам видел его изображение? Я никогда не был святым. Святой — это мое
падение.
Но ведь я не видел изображения святого! Взору моему
представали лишь разноцветные витражи. Однако сейчас, когда я лежал на полу замка,
перед глазами вновь возник собор. Да, в прежние времена я бывал здесь, и теперь
я во всех подробностях припомнил, как подходил к гробнице святого. Да,
разумеется, витраж на одном из окон являл собой его изображение. Солнце светило
сквозь выложенный из цветного стекла портрет святого Эшлера, бородатого и
длинноволосого священника и воина, посылавшего проклятие чудовищам,
пресмыкавшимся у его ног. Я разобрал даже надпись внизу витража: «Святой
Эшлер».
И из этих дальних времен до меня донесся мой собственный
голос, полный муки и отчаяния: «Святой Эшлер, как я могу быть этим
отвратительным созданием? Прошу, помоги мне! Господи Иисусе, прошу, помоги
мне!»
А потом я ощутил, что некая сила увлекает меня прочь. И
выбора у меня не было…
Жгучая боль и неутоленное желание — вот все, что я
чувствовал.
Темнота залила весь мир вокруг. Остатки сознания покинули
меня. Никогда прежде я не видел духа так отчетливо, как в тот момент, когда,
войдя в его плоть, я стоял в соборе. Святой Эшлер! Я даже слышал его голос,
ставший моим собственным. Звук этого скорбного голоса гулким эхом отдавался под
высокими каменными сводами. «Как я могу быть этим отвратительным созданием,
святой Эшлер? » — вопрошал он. Но сверкающее хрупкое стекло не давало ответа.
Изображение святого оставалось всего лишь изображением — неподвижным и
безучастным.
И вновь все вокруг заполнила темнота.
Утром, когда я проснулся в развалинах замка, выяснилось, что
проводники из Даркирка явились ко мне на выручку. Они привезли еду, питье,
одеяла и привели свежую лошадь для меня. Та, на которой я приехал сюда
накануне, пришла домой одна, чем привела их в большую тревогу.
В сиянии раннего утра долина казалась прекрасной и
безмятежной. Трудно было представить, что здесь таится нечто зловещее. Больше
всего мне хотелось вновь забыться сном, но, увы, осуществить это желание
удалось лишь на постоялом дворе в Даркирке. Я проспал около двух суток, лишь
изредка и ненадолго возвращаясь к действительности. У меня разыгралась
небольшая лихорадка, но в целом сон придал мне сил и вскоре я был совершенно
здоров.
Вернувшись в Эдинбург, я застал Мэри-Бет в панике. Она уже
решила, что больше никогда меня не увидит, и обвиняла в моем исчезновении
Лэшера. В ответ он заливался слезами.
Когда она немного успокоилась, мы уселись рядом у очага и я
рассказал ей обо всем: поведал о событиях давнего прошлого и о том, что они
означают для нас, а также о воспоминаниях, которыми наделил меня дух.
— До конца дней своих ты должна превосходить его в
силе, — заявил я. — Не позволяй ему использовать тебя в своих целях.
Он способен на любое злодейство. Он может убить, может полностью разрушить
чужую жизнь. Он стремится к господству. Больше всего он хочет вновь стать
живым. Знай, что он исполнен ненависти, но отнюдь не мудрости. Когда-то он уже
потерпел поражение и с тех пор пребывает в отчаянии.
— Да, он очень страдает, — кивнула головой
Мэри-Бет. — По-моему, это слово точнее всего выражает его состояние. Но,
как я вижу, ты окончательно утратил терпение и снисходительность и теперь
решительно настроен против него. Тебе будет трудно с ним общаться — придется
полностью предоставить его мне.
Она поднялась и присущим ей спокойным, размеренным голосом,
для большей убедительности сопровождая слова редкими выразительными жестами,
провозгласила следующее: