Сиделка, весьма пожилая дама, приподняла безжизненную руку
Алисии и тотчас положила на место, потом резко отпрянула и, чуть помешкав,
выскочила из комнаты.
— Погодите минутку! — крикнула ей вдогонку
Мона. — Вы случайно не видели, заходил ли кто-нибудь в эту палату?
Но, еще не успев договорить до конца, она поняла всю
бессмысленность своего вопроса. Сиделка так боялась, что на нее падет вина за
случившееся, что даже не удосужилась откликнуться. Сначала Мона устремилась за
ней к дежурному посту, потом одумалась и вернулась к кровати матери.
Она потрогала руку Алисии — едва-едва теплая. В коридоре
послышались чьи-то торопливые шаги, приглушенный топот ног в обуви на резиновой
подошве. Мона сделала глубокий вдох и склонилась над телом матери, потом
откинула с ее лица волосы и прикоснулась к нему губами. Щека еще не совсем
остыла, а лоб уже был холоден.
Ей казалось, что сейчас мать повернется и, взглянув на нее,
крикнет: «Будь осторожна со своими желаниями! Что я тебе говорила? Они иногда
сбываются».
Спустя минуту палата кишела медперсоналом. Энн-Мэри сидела в
коридоре, вытирая слезы бумажным носовым платком. Увидев ее, Мона попятилась
назад.
Довольно долго она просто стояла около дежурного поста
медсестер, прислушиваясь ко всему, что говорили вокруг. Для составления
официального заключения о смерти Алисии был вызван интерн. Он должен был, как
сказали, появиться минут через двадцать, так что придется немного подождать. На
часах уже было начало девятого. Тем временем медсестры вызвали в больницу
семейного врача. И, конечно же, сообщили о случившемся Райену.
«Бедняга Райен! Господи, помоги ему!»
А телефон звонил, практически не умолкая.
«А Лорен? В каком она состоянии?»
Мона прошлась вдоль коридора. Вскоре открылись двери лифта,
и из него вышел молодой интерн. Этот парень был так юн, что, казалось, вряд ли
вообще мог с уверенностью определить, умер человек или нет. Он прошествовал
мимо Моны, даже не удостоив ее взглядом.
Словно сомнамбула, Мона миновала вестибюль и вышла на улицу.
Больница располагалась на Притания-стрит, всего в одном квартале от
Амелия-стрит и Сент-Чарльз-авеню, на пересечении которых жила Мона. Медленно
двигаясь по тротуару, освещенному лунопо-добным светом уличных фонарей, Мона
размышляла.
— Никогда больше не буду носить такие платья, —
произнесла она вслух, остановившись на углу. — Все, хватит! Пора
расстаться и с этим платьем, и с этой лентой.
Как никогда ярко освещенный дом Моны находился на другой
стороне дороги. К нему один за другим подъезжали автомобили, и из них выходили
люди. Приличествующая случаю суета уже началась.
Кое-кто из Мэйфейров заметил Мону, кто-то уже показывал на
нее пальцем, еще кто-то бросился навстречу, словно затем, чтобы не позволить ей
попасть под машину при переходе улицы.
— Нет уж, в таком наряде я больше не появлюсь, —
шептала она, быстро пересекая проезжую часть перед приближающимся транспортным
потоком. — Надоело! Ни за что и никогда!
— Мона, дорогая!.. — Это был голос Джеральда.
— Что ж… Рано или поздно это должно было случиться… —
откликнулась Мона. — Но я никак не думала, что смерть постигнет их обеих.
Нет, такого поворота событий я не ожидала.
Она прошла мимо Джеральда и других Мэйфейров, столпившихся
возле ворот по обе стороны от ограды и выстроившихся вдоль дорожки, которая
вела к входу в дом, и в ответ на все попытки родственников с ней заговорить
лишь тихо бормотала:
— Да-да… Хорошо… Извините, мне нужно переодеться. Я
должна избавиться от этих нелепых тряпок.
Глава 14
РАССКАЗ ДЖУЛИЕНА
История, предлагаемая вашему вниманию, отнюдь не является
историей моей собственной жизни, которую вы просили меня поведать. Однако
позвольте рассказать о нескольких тайнах, с коими мне пришлось столкнуться.
Полагаю, Майкл, вам известно, что я родился в 1828 году, однако вряд ли вы
представляете себе, сколь разительно те времена отличались от нынешних. То была
эпоха, когда доживало последние годы старинное жизнеустройство, на протяжении
веков обеспечивавшее богатым землевладельцам во всем мире спокойное и безбедное
существование.
О таких вещах, как железные дороги, телефоны, виктролы и
экипажи, которые движутся без помощи лошадей, мы не имели даже самого
отдаленного представления. Более того, ни о чем подобном мы и не мечтали.
Что до Ривербенда, с его огромным хозяйским особняком,
набитым изящной мебелью и книгами, с его многочисленными пристройками, где
нашли пристанище многочисленные родственники владельцев плантации, с его
бескрайними полями, простирающимися на север, юг и восток так далеко, что
невозможно было охватить их взглядом, то эта усадьба являла собой подлинный
земной рай.
Мое появление на свет отнюдь не было воспринято в семейном
кругу как событие значительное. И причина такого отношения состояла в том, что
я родился мальчиком, а семья испытывала необходимость прежде всего в особах
женского пола, которым впоследствии предстояло стать ведьмами. Я же был всего
лишь принцем крови, но, увы, не мог претендовать на положение наследника.
Бесспорно, любви и внимания на мою долю выпало предостаточно, однако никто и
никогда не удосужился заметить, что маленький мальчик обладает незаурядными
сверхъестественными способностями и никто в семействе, будь то мужчина или
женщина, не в состоянии с ним тягаться.
Говоря откровенно, моя бабушка, Мари-Клодетт, была столь
глубоко разочарована, что я родился не девочкой, что даже прекратила
разговаривать со своей дочерью, а моей матерью Маргаритой. К тому времени
злосчастная Маргарита уже произвела на свет одного ребенка мужского пола —
моего старшего брата Реми, — а когда она дала жизнь еще одному мальчику,
это был воспринято как достойный самого сурового осуждения проступок и
окончательно лишило мою мать расположения семьи.
Разумеется, Маргарита приложила все усилия, чтобы как можно
скорее загладить свою провинность, и 1830 году родила наконец долгожданную
девочку — мою обожаемую сестрицу Кэтрин, ставшую ее преемницей и наследницей
семейного достояния. Однако тень, омрачившая отношения между моей бабушкой и
матерью, не развеялась до самой смерти Мари-Клодетт.
Я подозреваю, что Мари-Клодетт достаточно было бросить
взгляд на новорожденную Кэтрин, чтобы понять, что от девочки не будет большого
проку. Время лишь подтвердило правоту такого мнения. Но именно этому крошечному
созданию предстояло стать ведьмой, столь необходимой семье. Если бы не это
обстоятельство, Мари-Клодетт и глядеть бы не захотела на внучку и уж тем более
не стала бы передавать этому неразумному младенцу, пищавшему в колыбели, свой
великолепный изумруд.