– Нет, это не так. Ну, скажем, к примеру, что ты прав, что
колдовство тут ни при чем, что в тебе говорит только душевный порыв, так хочу
ли я, чтобы она еще больше тебя полюбила? Нет, решительно нет. Мы с тобой дали
клятву ничем не навредить этой женщине, не разрушить ее крепкий смертный мир
нашими желаниями! Сдержи свою клятву, если ты любишь ее так сильно, Луи, –
это и будет наилучшим проявлением любви. Иными словами, оставь ее в покое.
– Я не могу это сделать, – прошептал он, покачав
головой. – Она заслуживает правды и должна знать то, что говорит мне
сердце. Ничего из этого никогда не выйдет, но она должна знать, что я ей
предан, что она вытеснила из моей души горе, которое могло бы меня уничтожить.
Впрочем, оно властно надо мной и до сих пор.
– Это невыносимо, – сказал я, злясь на Меррик. –
Предлагаю навестить Оук-Хейвен. Но ты должен впредь меня во всем слушаться.
Если удастся, я попытаюсь приблизиться к окну и разбудить ее. Лучше всего это
сделать перед самым рассветом, когда она останется одна на первом этаже.
Возможно, мне даже удастся войти внутрь. Еще недавно я счел бы такой шаг
подлым. Но помни, что ты должен во всем слушаться меня.
Луи кивнул.
– Я хочу быть рядом с ней, но сначала мне нужно насытиться.
Нельзя, чтобы при нашем с ней свидании меня мучила жажда. Пойдем со мной на
охоту. А потом, глубокой ночью, мы приблизимся к Обители.
Очень скоро мы нашли себе по жертве.
В час или в два ночи мы подошли к Оук-Хейвен. Как я и
надеялся, дом был погружен во мрак. Все спали. Мне понадобилось всего несколько
секунд, чтобы окинуть взглядом библиотеку.
Меррик там не было. Не было и привычной бутылки рома со
стаканом. А когда я прошелся по верхним галереям, ступая как можно тише, то не
обнаружил Меррик и в ее спальне.
Я вернулся к Луи, поджидавшему меня среди густо растущих
дубов.
– В Обители ее нет. Похоже, мы ошиблись в расчетах. Должно
быть, она у себя дома. Ждет, наверное, когда ее колдовство возымеет действие.
– Ты не можешь и дальше презирать ее за это, –
огрызнулся Луи. – Дэвид, ради всего святого позволь мне одному пойти к
ней.
– Даже не надейся, – ответил я.
Мы двинулись по направлению к городу.
– Ты не можешь явиться к ней, преисполненный такого презрения, –
сказал Луи. – Позволь мне поговорить с ней. Ты не можешь мне помешать. У
тебя нет права.
– Нет, я буду присутствовать при вашем разговоре, –
холодно ответил я, не собираясь сдавать свои позиции.
Едва мы подошли к старому дому в Новом Орлеане, я сразу
понял, что Меррик у себя.
Приказав Луи обождать, я обошел ее владения, точно так, как
делал это несколько ночей тому назад, желая убедиться, что смотритель отослан.
Так оно и оказалось. Я вернулся к Луи и сказал, что мы можем войти.
Не стоило и сомневаться, что Меррик в спальне. Гостиная
ничего для нее не значила. Она любила только комнату Большой Нанэнн.
– Я хочу пойти один, – заявил Луи. – Можешь
подождать меня здесь, если угодно.
Луи оказался на крыльце, прежде чем я успел шевельнуться. Я
тут же догнал его – как раз в тот момент, когда он открывал сверкнувшую
зеркальным стеклом незапертую дверь.
Войдя в дом, мы направились в расположенную в передней
половине большую спальню. Я отставал от Луи на полшага.
Меррик, как всегда прелестная, в платье из красного шелка,
поднялась с кресла-качалки и полетела к Луи, раскрыв объятия.
Я насторожился, ожидая самого худшего. Сердце мое готово
было расколоться пополам. Комнату, погруженную в приятный полумрак, озаряли
лишь свечи.
Я не мог не видеть, что эти двое, Луи и Меррик, любят друг
друга. Я молча смотрел, как Луи целует Меррик, как длинными белыми пальцами
гладит по волосам. Я молча смотрел, как он дотрагивается губами до ее изящной
шеи.
Наконец он отстранился и тяжело вздохнул.
– Значит, все-таки колдовство? – спросил он у нее, но
вопрос на самом деле предназначался мне. – Это колдовство, раз я ни о чем
не думаю, кроме тебя, куда бы я ни шел и что бы ни делал? Это колдовство, когда
в каждой своей жертве я вижу тебя? Подумай об этом, Меррик, подумай о том, что я
вынужден делать, чтобы выжить. Прошу тебя, оставь свои мечтания. Подумай, какую
ужасную цену я плачу за это бессмертие. Подумай, в каком аду я живу.
– А если я буду рядом с тобой в этом аду? – спросила
Меррик. – Буду дарить тебе утешение, когда пламя разгорится вовсю? Мои дни
и ночи без тебя были настоящим адом. Я понимаю твои страдания. Я знала о них
еще до того, как мы впервые взглянули друг другу в глаза.
– Скажи ему правду, Меррик, – велел я, стоя у
дверей. – Найди достойные слова. Он сразу догадается, если ты солжешь. Ты
ведь его приворожила? И мне тоже не лги, Меррик.
Она отстранилась от него и взглянула на меня.
– А что для тебя означало мое колдовство, Дэвид? –
спросила она. – Что это было, кроме отдельных видений?
Ты почувствовал желание? – Она перевела взгляд на
Луи. – А ты чего ждешь от меня, Луи? Хочешь услышать, что моя душа попала
к тебе в рабство точно так же, как твоя душа теперь готова во всем повиноваться
мне? Если это колдовство, то мы приворожили друг друга, Луи. Дэвид знает, что я
говорю правду.
Как ни старался, я не смог уличить ее во лжи. Я чувствовал,
что она что-то скрывает, но не мог докопаться ни до одной из ее тайн. Она очень
хорошо охраняла свои мысли.
– Все это игры, – сказал я. – Чего ты добиваешься?
– Нет, Дэвид, ты не должен с ней так говорить, – сказал
Луи. – Я этого не потерплю. Теперь ступай и позволь мне побеседовать с ней
наедине. Ей со мной ничего не грозит. Иди же, Дэвид. Дай нам побыть вдвоем.
Иначе клянусь, друг, нам придется с тобой сразиться.
– Дэвид, прошу тебя, – вступила в разговор
Меррик. – Позволь мне провести с ним эти несколько часов, а потом все
будет так, как ты захочешь. Я хочу побыть с ним. Хочу поговорить с ним. Хочу
убедить Луи, что тот призрак лгал. Я должна это сделать без спешки, мне нужна
интимная и доверительная обстановка.
Меррик подошла ко мне, шурша красным шелком. Я уловил запах
ее духов. Она обняла меня, и я почувствовал сквозь тонкий шелк тепло ее груди.
– Тебе нужно уйти, Дэвид. Прошу – подчинись, – ласково
попросила она и сочувственно взглянула мне в глаза.
Никогда за все годы, что я ее знал, желал ее и скучал по
ней, не чувствовал я столь сильной боли, как сейчас, ничто не ранило меня так
жестоко, как эта простая просьба.