Может быть, это «что-то» — название городка, в который я
направляюсь: Витория. Может быть, мысль о том, что я чересчур привык к комфорту
и утратил способность принимать нестандартные решения в критических ситуациях.
Может быть, энтузиазм людей, в эту самую минуту восстанавливающих кафедральный
собор, построенный много столетий назад, — именно для того, чтобы привлечь
внимание к их усилиям, и пригласили нескольких писателей на «круглый стол». А
может быть, то самое, что заставляло конквистадоров повторять: «Плыть —
необходимо, жить — не обязательно».
Вот я и плыву. Потратив много времени и много нервов,
прибываю в Виторию, где меня ждут люди, нервничающие еще сильнее. Говорят, что
подобного снегопада не было последние тридцать лет, благодарят за то, что я все
же пробился, а теперь надо следовать официальной программе, которая включает в
себя посещение собора.
Девушка с каким-то особым блеском в глазах начинает рассказывать
мне его историю. Вначале была стена. Потом ее использовали для постройки
часовни. Прошли десятки лет, и часовня превратилась в церковь. Минул еще век, и
церковь стала готическим собором. Он познал мгновения славы, потом начал
кое-где разрушаться, потом какое-то время пребывал в забросе, пережил не одну
перестройку, исказившую его структуру, и каждое следующее поколение считало,
что уж оно-то решило задачу, — и перекраивало первоначальные замыслы. И с
течением лет тут пристроили стену, там убрали балку, где-то еще укрепили опоры,
а витражи то закрывали, то открывали вновь.
Собор же перенес все.
Я прохожу вдоль его каменного остова — нынешние архитекторы
уверяют, что нашли наилучшее решение. Повсюду металлические опоры и крепления,
собор — в лесах, грандиозные планы на будущее, сдержанная критика того, что
сделано предшественниками.
И вдруг, когда я остановился посреди центрального нефа, меня
осенило: собор — ведь это же и я сам, и каждый из нас. Мы растем и меняем
очертания, мы обнаруживаем в себе слабости и недостатки, требующие исправления,
и не всегда находим наилучшее решение, но, несмотря ни на что, пытаемся стоять
прямо и правильно, оберегая не стены, не окна и двери, но пустое пространство
внутри — пространство, где мы лелеем и чтим все, что нам важно и дорого.
Да, это несомненно: каждый из нас — храм. Но что заключено в
пустом пространстве моего храма?
Эстер. Заир.
Она заполняет его. Она — единственная причина того, что я
еще жив. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, почему сейчас я стою в центральном
нефе, почему мчался по обледенелой автостраде и томился в пробках — для того,
чтобы помнить, что надо ежедневно перестраивать себя; для того, чтобы — впервые
в жизни — признать: я люблю другого человека больше, чем самого себя.
Возвращаясь в Париж — погода уже улучшилась, — я пребываю в
некоем трансе: ни о чем не думаю, а лишь слежу за дорогой. Приехав, прошу
прислугу никого ко мне не впускать и несколько ближайших дней пожить у меня,
готовя мне утренний кофе, обед и ужин. Я наступаю ногой на маленькое
устройство, позволяющее выходить в Интернет, и вот уже остались от этого приборчика
одни обломки. Я срываю со стены розетку телефона. А мобильник кладу в пакет и
отправляю своему издателю с просьбой вернуть мне его не раньше, чем я сам лично
приду за ним.
Неделю кряду я брожу по набережным Сены, а потом запираюсь у
себя в кабинете. Так, словно стоящий за плечом ангел диктует мне, я пишу книгу
— вернее, письмо, бесконечное письмо женщине моей мечты, женщине, которую люблю
и буду любить всегда. Когда-нибудь эта книга попадет тебе в руки, но даже если
этого не произойдет, я — в ладу со своей совестью, с миром в душе. Больше я не
сражаюсь со своей уязвленной гордостью, больше не отыскиваю Эстер на улицах и в
барах, в кино и на приемах, в Марии и строчках газетной хроники.
Напротив — мне довольно самого факта ее существования: он
показывает и доказывает, что я способен испытывать неведомую прежде любовь. Он
осеняет меня благодатью.
Я принимаю Заир. Пусть ведет меня к святости или к
сумасшествию.
***
Книга, названием которой стала строчка из Екклезиаста «Время
раздирать и время сшивать», вышла в конце апреля. Через две недели она уже
заняла первое место в списке бестселлеров.
Литературные критики, которые никогда со мной особенно не
церемонились, на этот раз оказались просто беспощадны. Кое-что я вырезал и
вклеил в тетрадь рядом со статьями, посвященными прочим моим книгам. Писали
примерно одно и то же, менялось только заглавие:
«...мы живем в такие бурные и беспокойные времена, автор же,
рассказывая любовную историю, снова заставляет нас бежать от действительности»
(можно подумать, человек способен жить без любви);
«...короткие фразы, поверхностный стиль» (можно подумать,
длинные фразы — свидетельство стилистической глубины);
«...автор открыл секрет успеха — маркетинг» (можно подумать,
я родился в стране с богатой литературной традицией и обладал средствами для
«раскрутки» своей первой книги);
«...хотя она будет раскупаться не менее успешно, нежели все
предшествующие, это доказывает лишь то, что человек не готов воспринять
окружающую нас трагедийную действительность» (можно подумать, критик знает, что
это такое — готовность к трагедии).
Появилось, впрочем, и другое: к приведенным выше фразам
рецензенты добавили кое-что новенькое — о том, например, что я, стремясь
заработать как можно больше, использую прошлогодний скандал. Как всегда бывает,
бранные отзывы только подогрели интерес публики. Мои верные читатели покупали
книгу, а те, кто уже успел позабыть скандал с исчезновением Эстер, теперь
вспомнили и поспешили обзавестись экземпляром, чтобы узнать мою версию
происшедшего (а поскольку в книге об этом не было ни слова, а воспевалась
любовь, они, надо думать, испытали разочарование и признали правоту критики).
Издательства всех стран, где публиковались мои книги, немедленно купили права и
на эту тоже.
А Мари, которой я отправил рукопись раньше, чем своему
издателю, не обманула моих ожиданий: она не стала ревновать или пенять мне на
то, что я, мол, открываю душу всем и каждому, а наоборот — одобрила меня и
поддержала, и была ужасно рада успеху книги. В ту пору она читала труды одного
мистика, никому почти неизвестного, и ссылалась на него в каждом нашем
разговоре.
— Когда нас хвалят, надо особенно тщательно следить за своим
поведением.
— Критики никогда меня не хвалили.
— Я говорю о читателях: ты получаешь от них неимоверное
количество писем и в конце концов можешь уверовать, что ты — лучше, чем ты сам
о себе думал, и тогда тебя охватит ложное чувство уверенности. Тебе покажется,
что ты защищен от всего, а это очень опасно.