И вот, в зависимости от того, с какой ноги вставал я в тот
или иной день, делалась Эстер то святой, которая заслуживает лучшей участи, то
двуличной и коварной изменницей, по чьей милости я влип в тяжелейшую ситуацию и
едва не попал в преступники.
Друзья, знакомые, издатели, — словом, все те, кто оказывался
за моим столом на бесчисленных торжественных ужинах, которые я был обязан
посещать, поначалу слушали меня с любопытством. Но постепенно я стал замечать,
что эта тема, прежде интересовавшая их, ныне уже не занимает их с прежней силой
и они стараются завести речь о другом — об актрисе, убитой певцом, или о некоей
совсем юной девице, сочинившей книгу о том, как она спала с известными
политиками. В один прекрасный день — дело было в Мадриде — я заметил, что поток
приглашений на всякого рода приемы и ужины стал скудеть, и, хоть мне нравилось
облегчать душу, то втаптывая Эстер в грязь, то превознося ее до небес, все же
начал понимать: я — кое-что похуже, чем обманутый муж, я — желчный
раздражительный субъект, которого люди сторонятся.
И я решил отойти в сторонку и страдать молча, и конверты с
приглашениями вновь стали заполнять мой почтовый ящик.
Однако Заир, о котором я вспоминал то с нежностью, то с
досадой, продолжал расти в моей душе. Во всех встреченных мною женщинах
мерещились мне черты Эстер. Я видел их в барах, в кино, на автобусной
остановке, и не раз просил таксиста затормозить посреди улицы или ехать за
какой-то женщиной, чтобы я мог убедиться — это не та, кого я ищу.
Заир занимал все мои помыслы, и я понял, что нуждаюсь в
противоядии, в чем-то таком, что вывело бы меня из этого отчаянного положения.
Надо было завести любовницу.
Из трех-четырех заинтересовавших меня женщин я решил
остановиться на Марии — тридцатипятилетней французской актрисе. Она —
единственная — не говорила мне чепухи вроде: «Ты нравишься мне как человек, а
не как знаменитость, с которой все мечтают познакомиться», или «Я бы хотела,
чтобы ты не был так известен», или — еще хуже! — «Деньги меня не интересуют».
Она — единственная — искренне радовалась моему успеху, поскольку сама была
знаменита и знала, чего стоит популярность. Это — сильное возбуждающее
средство, своего рода афродизиак. Быть рядом с мужчиной, чье имя — у всех на
слуху, сознавая, что он выбрал из многих именно тебя, приятно щекочет
самолюбие.
Нас теперь часто видели вместе на всяких вечеринках и
приемах, о нас ходили слухи, которые мы не подтверждали и не опровергали, и
фоторепортерам оставалось только застичь момент поцелуя — однако они этого не
дождались, ибо и она, и я считали нестерпимой пошлостью подобные публичные
зрелища. У нее шли съемки, у меня была моя работа; иногда я приезжал к ней в
Милан, иногда она появлялась у меня в Париже, мы чувствовали, что близки, но не
зависели друг от друга.
Мари делала вид, будто не знает, что у меня на душе. Я
притворялся, что понятия не имею о том, что и она — женщина, способная
заполучить любого, кто понравится, — страдает от несчастной любви к женатому
мужчине, своему соседу. Мы сдружились, мы приятельствовали, мы вместе посещали
разные увеселительные заведения, и рискну даже сказать, что между нами возникло
нечто, напоминающее любовь — только какую-то особенную, совсем непохожую на ту,
которую испытывал я к Эстер, а Мари — к своему избраннику.
Я снова стал раздавать автографы в книжных магазинах,
участвовать в пресс-конференциях, появляться на благотворительных обедах и в
телевизионных программах, поддерживать проекты для начинающих артистов. Одним
словом, занимался чем угодно, кроме того, к чему был предназначен, — я не
писал.
Впрочем, меня это не волновало: в глубине души я считал, что
писательская моя карьера окончена, если уж рядом со мной больше нет женщины,
которая заставила меня начать ее. Покуда длилось мое творчество, я рьяно и
ревностно осуществлял свою мечту, и немногим посчастливилось достичь того, чего
достиг я, а потому остаток жизни могу с полным правом посвятить развлечениям.
Такие мысли приходили мне в голову по утрам. А днем я
понимал, что хочется мне только одного — писать. Когда же наступал вечер, я
снова пытался убедить себя, что уже исполнил свою мечту и теперь следует
попробовать чего-нибудь новенького.
***
Наступавший год был особым — так происходит всякий раз,
когда день Святого Иакова, празднуемый 25 июля, выпадает на воскресенье. В
кафедральном соборе Сантьяго Компостельского есть специальная дверь, которую не
закрывают 365 дней в году: по традиции считается, что вошедший через нее во
храм будет осенен благодатью.
В Испании затевались разнообразные, так сказать,
мероприятия, и я, памятуя, как благотворно сказалось на мне паломничество,
решил принять участие в одном, по крайней мере, — в январе в Стране Басков
намечался «круглый стол». Чтобы разорвать ставшую привычной цепь: попытка
писать — вечеринка — аэропорт — прилет к Марии в Милан — ужин — отель —
аэропорт — Интернет — интервью — аэропорт, я решил проделать путь в 1400
километров в одиночку, на машине.
Все напоминает мне о моем Заире — даже те места, где я
никогда не бывал раньше. Как интересно было бы Эстер взглянуть на это, думаю я,
как бы ей понравилось в этом ресторанчике, как приятно было бы ей пройтись
берегом этой речушки. Ночую в Байонне, и прежде чем уснуть, включаю телевизор и
узнаю, что на французско-испанской границе из-за снежных заносов застряло около
пяти тысяч автомобилей.
Первая моя мысль наутро — надо возвращаться в Париж. Причина
более чем уважительная, и организаторы дискуссии поймут меня — дороги
обледенели, пробки чудовищные, правительства Франции и Испании убедительно
рекомендуют до конца недели не пользоваться автотранспортом, поскольку велик
риск попасть в аварию. Положение еще хуже, чем вчера. Утренняя газета сообщает,
что на другом отрезке магистрали застряло 17 тысяч человек, поднятые по тревоге
части гражданской обороны пытаются доставить им продовольствие и одеяла,
поскольку у многих машин уже кончилось горючее и, стало быть, не действует
отопление.
В отеле мне объясняют, что если я ВСЕ ЖЕ ДОЛЖЕН ЕХАТЬ, если
это — вопрос жизни и смерти, то ехать лучше в объезд, по узкой проселочной
дороге. Это — лишних два часа, и никто не знает, в каком состоянии покрытие. Но
я инстинктивно решаю двигаться по автостраде: что-то словно толкает меня вперед
— на скользкий бетон, ко многим часам покорного стояния в пробках.