Где заточен порок с невинностию вместе
[64].
Когда подъехали к месту заточения, она совсем обессилела, и
кто-то помог ей выйти из кареты. Сердце ее трепетало, глаза были влажны, лицо
печально. Ее приводят к коменданту, она хочет заговорить с ним, но голос ей
изменяет. Едва пролепетав несколько слов, она протягивает грамоту. Коменданту
был по душе узник, и он порадовался за него. Сердце у этого человека не
ожесточилось, как у некоторых его собратьев, у тех почтенных тюремщиков,
которые, помышляя только о жалованье, положенном за охрану заключенных, умножая
свои доходы за счет несчастных жертв и строя благоденствие на чужой беде,
втайне жестоко радуются слезам обездоленных.
Он вызывает узника к себе. Влюбленные встречаются, и оба
теряют сознание. Прекрасная Сент-Ив долго лежала неподвижная и бездыханная,
Простодушный же вскоре пришел в себя.
– Это, видимо, ваша супруга, – сказал ему комендант. – Вы не
говорили мне, что женаты. Как мне передавали, своим освобождением вы обязаны ее
великодушным заботам.
– Ах, я недостойна быть его женой, – дрожащим голосом
проговорила прекрасная Сент-Ив и снова потеряла сознание. Очнувшись, она,
по-прежнему дрожа, показала указ о денежной награде и патент на капитанский
чин. Простодушный, растроганный не менее, чем удивленный, словно пробудился от
одного сна, чтобы впасть в другой.
– За что меня здесь держали? Как удалось вам вызволить меня?
Где изверги, из-за которых я сюда попал? Вы – божество, сошедшее с небес, чтобы
меня спасти.
Прекрасная Сент-Ив то потуплялась, то снова взглядывала на
возлюбленного, но тотчас заливалась краской и отводила в сторону глаза,
увлажненные слезами. Наконец она сообщила ему все ведомое ей и испытанное ею,
за исключением лишь того, что желала бы скрыть и от самой себя и что всякому
другому, лучше знающему свет и посвященному в придворные обычаи, чем
Простодушный, сразу стало бы ясно.
– Как же это может быть, чтобы какой-то негодяй, вроде
вашего судьи, мог лишить меня свободы? Я вижу, что люди подобны самым мерзким
животным: всякий старается навредить ближнему. Но возможно ли все-таки, чтобы
монах, иезуит, королевский духовник, содействовал моему несчастью в такой же
мере, как и нижнебретонский судья, причем я даже представить себе не могу, под
каким предлогом этот гнусный проходимец подверг меня гонениям? Но неужели вы
все время помнили обо мне? Я этого не заслужил; в те времена я был настоящим
дикарем. И вы решились, не получив ни от кого ни совета, ни помощи, совершить
путешествие в Версаль? Вы появились там, и мои цепи разбиты! Есть, стало быть,
в красоте и добродетели непобедимое очарование, перед которым распахиваются
железные ворота и смягчаются каменные сердца!
При слове «добродетель» прекрасная Сент-Ив разрыдалась. Она
не сознавала, какая добродетель была в том преступлении, за которое так себя
корила.
– Ангел, расторгнувший мои узы, – продолжал ее возлюбленный,
– если у вас оказались столь сильные связи (кстати, я о них и не подозревал),
что вам удалось добиться моего оправдания, то добейтесь того же и для старца,
который впервые научил меня мыслить, подобно тому как вы научили любить. Горе
сблизило нас с ним; он мне дорог, как родной отец, и я не могу жить ни без вас,
ни без него.
– Я? Чтобы я обратилась с ходатайством к человеку, который…
– Да, я хочу навеки и всем быть обязанным вам и только вам:
напишите этому влиятельному человеку, осыпьте меня благодеяниями, довершите
начатое, увенчайте и этим чудом уже содеянные чудеса.
Она чувствовала, что должна исполнить все, чего требует
возлюбленный: она села писать, но рука ей не повиновалась. Трижды принималась
она за письмо и трижды его рвала, потом все же написала и вместе с Простодушным
вышла из тюрьмы, обняв на прощание мученика искупительной благодати.
Счастливая и полная отчаянья, Сент-Ив знала, в каком доме
живет ее брат; она пошла туда; в том же доме снял помещение и ее возлюбленный.
Не успели они прийти, как покровитель уже прислал ей приказ
об освобождении из-под стражи почтенного старца Гордона и просьбу о свидании на
завтра. Итак, ценою ее каждого справедливого и великодушного поступка было
бесчестие. Обычай торговать людским счастьем и несчастьем казался ей
омерзительным. Приказ об освобождении она передала Простодушному, а от свидания
наотрез отказалась, ибо от одного вида своего благодетеля умерла бы от стыда и
горя. Простодушный согласился на время расстаться с ней только затем, чтобы
освободить друга: он немедленно отправился в тюрьму. Выполняя этот долг, он
размышлял о том, какие удивительные события происходят в этом мире, и
восхищался отважной добродетелью девушки, которой два несчастливца были обязаны
больше, чем жизнью.
Глава 19
Простодушный, прекрасная Сент-Ив и их
родственники оказываются в сборе
Великодушная и достойная уважения изменница находилась в обществе
своего брата, аббата де Сент-Ив, м-ль де Керкабон и приора храма Горной
богоматери. Все были в одинаковой мере удивлены, но чувства и положение у всех
были разные. Аббат де Сент-Ив оплакивал свою вину у ног сестры, сразу его
простившей. Приор и его добрая сестра плакали тоже, но от радости. Негодяй
судья и его несносный сын не нарушали своим присутствием этой трогательной
сцены: они поспешили уехать, едва разнесся слух об освобождении их врага, и
укрыли в провинциальной глуши и свою глупость, и свои страхи.
Всех четырех обуревало множество самых разнообразных тревог,
пока они дожидались возвращения молодого человека и его друга, которого он
должен был освободить. Аббат де Сент-Ив не смел взглянуть сестре в глаза.
Добрая м-ль де Керкабон приговаривала:
– Итак, я снова увижусь с моим дорогим племянником.
– Да, вы с ним увидитесь, – подтвердила прелестная Сент-Ив,
– но это уже не тот человек. Осанка, тон, сбраз мыслей, ум – все стало у него
другим. Насколько прежде он был несведущ и простоват, настолько теперь достоин
уважения. Он станет гордостью и утешением вашей семьи, а вот мне не суждено
осчастливить свою семью!
– Вы тоже не та, что прежде, – сказал приор – Скажите,
почему вы так переменились?