Среди книг, заполнявших досуг обоих узников, нашлись стихи,
переводы греческих трагедий и кое-какие французские театральные пьесы. Стихи,
где речь шла о любви, и радовали и печалили Простодушного. Все они говорили ему
о его бесценной Сент-Ив! Басня о двух голубях
[52]
пронзила ему сердце: он-то
был лишен возможности вернуться в свою голубятню! Мольер привел его в восторг:
с его помощью гурон познакомился с нравами парижан и одновременно всего рода
человеческого.
– Какая из его комедий нравится вам всего более?
– «Тартюф», без сомнения.
– Мне тоже, – сказал Гордон. – В эту темницу вверг меня
Тартюф, и возможно, что виновниками вашего несчастья тоже были Тартюфы. А
какого вы мнения, о греческих трагедиях?
– Для греков они хороши, – ответил Простодушный. Но когда он
прочитал новую «Ифигению»
[53], «Федру», «Андромаху», «Гофолию», он пришел в
полное восхищение, вздыхал, лил слезы и, не заучивая, запомнил их наизусть.
– Прочтите «Родогуну», – сказал Гордон. – Говорят, это верх
театрального совершенства; другие пьесы, доставившие вам столько удовольствия,
не идут с ней в сравнение.
После первой же страницы молодой человек вскричал:
– Это не того автора!
– Почему вы так думаете?
– Не знаю, но эти стихи ничего не говорят ни уму, ни сердцу.
– Ну, это из-за их качества.
– Зачем же писать стихи такого качества? – возразил
Простодушный.
Прочитав внимательнейшим образом всю пьесу ради того лишь,
чтобы насладиться ею, Простодушный удивленно уставился на своего друга сухими
глазами и не знал, что сказать. Но так как тот требовал, чтобы гурон дал отчет
в своих чувствах, он сказал:
– Начала я не понял; середина меня возмутила; последняя
сцена очень взволновала, хотя и показалась малоправдоподобной; никто из
действующих лиц не возбудил во мне сочувствия; я не запомнил и двадцати стихов,
хотя запоминаю все до единого, когда они мне по душе.
– А между тем считается, что это лучшая наша пьеса.
– В таком случае, – ответил Простодушный, – она подобна
людям, недостойным мест, которые они занимают. В конце концов, это дело вкуса;
мой вкус, должно быть, еще не сложился; я могу и ошибиться; но вы же знаете, я
привык говорить все, что думаю, или, скорее, что чувствую. Подозреваю, что
людские суждения часто зависят от обманчивых представлений, от моды, от
прихоти. Я высказался сообразно своей природе; она, может быть, весьма
несовершенна, но может быть и так, что большинство людей недостаточно
прислушивается к голосу своей природы.
После этого он произнес несколько стихов из «Ифигении»,
которых знал множество, и хотя декламировал он неважно, однако вложил в свое
чтение столько искренности и задушевности, что вызвал у старого янсениста
слезы. Затем Простодушный прочитал «Цинну»; тут он не плакал, но восхищался.
Глава 13
Прекрасная Сент-Ив едет в Версаль
Пока наш незадачливый гурон скорее просвещается, чем
утешается, пока его способности, долго находившиеся в пренебрежении,
развиваются так быстро и бурно, пока природа его, совершенствуясь,
вознаграждает за обиды, нанесенные ему судьбой, посмотрим, что тем временем
происходит с г-ном приором, с его доброй сестрой и с прекрасной затворницей Сент-Ив.
Первый месяц прошел в беспокойстве, а на третий месяц они погрузились в скорбь;
их пугали ложные догадки и неосновательные слухи; на исходе шестого месяца все
сочли, что гурон умер. Наконец г-н де Керкабон и его сестра узнали из письма,
давным-давно отправленного бретонским лейб-гвардейцем, что какой-то молодой
человек, похожий по описанию на Простодушного, прибыл однажды вечером в
Версаль, но что в ту же ночь его куда-то увезли и что с тех пор никто ничего о
нем не слыхал.
– Увы, – сказала м-ль де Керкабон, – наш племянник сделал,
вероятно, какую-нибудь глупость и попал в беду. Он молод, он из Нижней Бретани,
откуда же ему знать, как себя вести при дворе? Дорогой братец, я не бывала ни в
Версале, ни в Париже; вот отличный случай их посмотреть. Мы разыщем, быть
может, нашего бедного племянника, – он сын нашего брата, наш долг помочь ему.
Как знать, возможно, когда умерится в нем юношеский пыл, нам в конце концов все
же удастся сделать его иподьяконом. У него были большие способности к наукам.
Помните, как он рассуждал о Ветхом и Новом завете? Мы отвечаем за его душу –
ведь это мы «говорили его креститься. К тому же его милая возлюбленная Сент-Ив
целыми днями плачет о нем. Нет, в Париж съездить необходимо. Если он застрял в
одном из тех мерзких веселых домов, о которых я столько наслушалась, мы
вызволим его оттуда.
Приора тронули речи сестры. Он отправился в Сен-Мало к
епископу, который крестил гурона, и попросил у него покровительства и совета.
Прелат одобрил мысль о поездке. Он снабдил приора рекомендательными письмами к
отцу де Ла Шез, королевскому духовнику и высшему сановнику в королевстве, к
парижскому архиепископу Арле
[54] и к Боссюэ
[55], епископу города Мо.
Наконец брат и сестра пустились в путь. Однако, приехав в
Париж, они потерялись в нем, словно в обширном лабиринте люди, не имеющие
путеводной нити. Средства у них были скромные, между тем для розысков им каждый
день требовалась карета, а розыски ни к чему не приводили.