Блейз танцевала с одиннадцатью другими
молодыми женщинами, в числе которых были Блисс и леди Адела Марлоу, — они
получили приглашение лишь благодаря Блейз, которая с изумлением обнаружила, что
в таких вопросах ее слово считается законом. «Так вот что такое власть», —
размышляла она, не понимая, нравится ей это или нет. Возможно, цена за власть
слишком высока. Они кружились вокруг майского шеста, сплетаясь в затейливых
фигурах, не выпуская из рук разноцветные ленты. Когда майский шест оказался
полностью увит ими, каждая из дам нашла себе партнера, и пары пустились
танцевать на лужайке, заросшей мелкими ромашками. Блейз пришлось выбрать короля.
Вместе они исполнили первый из изящных
придворных танцев, а чуть позже перешли к резвым и буйным деревенским пляскам.
Король оказался превосходным и неутомимым танцором, мало кто мог сравниться с
ним, кроме Блейз.
На мгновение она забыла о своих горестях и
просто наслаждалась праздником. Вскоре ее щеки порозовели, и среди шума и
музыки зазвучал мелодичный смех — король высоко подбрасывал ее в танце, и Блейз
бесхитростно смеялась ему в лицо. Наконец остальные, уже успевшие устать и не
питающие надежд соперничать с королем и Блейз, прекратили танец, взяли кубки у
проходящего слуги и стали неторопливо прогуливаться по лужайке.
Под завистливыми взглядами других мужчин,
которых не останавливало даже присутствие Генриха Тюдора, Блейз болтала и
смеялась свободнее, чем когда-либо с тех пор, как прибыла ко двору. Король
наблюдал за ней, чувствуя, как вспыхивает в нем страсть. После танца Блейз
тяжело дышала, и ее грудь поднималась над вырезом платья. Кое-кто из мужчин
осмелился даже в открытую разглядывать то, что Генрих Тюдор считал своей
собственностью. Только теперь он понял: пока он всецело не овладеет ею, она не
будет по-настоящему принадлежать ему. Как она прекрасна и невинна, эта
деревенская простушка! Она должна быть его любовницей! Больше он не в силах ждать!
Только Богу известно, какой ценой удается ему сдерживаться. Блейз весело
рассмеялась какой-то шутке своей сестры, и тут терпение короля лопнуло.
Крепко схватив за руку, король оттащил ее от
остальных и заявил:
— Идемте, мадам! У нас есть другие
дела. — Он поспешил через лужайку, не обращая внимания на изумленные
взгляды и позы окружающих. Генрих почти волоком привел Блейз во дворец, в свои
внутренние покои.
— В чем дело, милорд? — воскликнула
Блейз, опасаясь; что чем-нибудь оскорбила его, и исполнилась страха за своих
близких.
Генрих с треском захлопнул дверь.
— В чем дело, мадам? Это я вам сейчас
объясню. Вы преследуете меня наяву и во сне! Я предлагаю вам любовь, а вы
робеете! Я желаю вас, как ни одну женщину в мире, а вы отказываетесь! Я был
терпелив, мадам, но мое терпение не безгранично. Я хочу вас, и вы будете моей!
Здесь, и немедленно! — схватив Блейз в объятия, король страстно поцеловал
ее, жадно впиваясь губами в ее губы.
Блейз попыталась оттолкнуть его, но он лишь
усмехнулся:
— Нет, мадам, больше я не намерен
мириться с вашими отказами! Ни за что! — Он подтащил Блейз к длинному
дубовому столу, поставил к нему лицом и приказал:
— Наклонитесь, мадам, и положите ладони
на стол.
— Милорд, умоляю вас… — начала было она,
но Генрих резко оборвал ее:
— Только заговорите еще раз без
позволения, мадам, и клянусь, я отдам вашего ребенка Тому Сеймуру. А теперь
делайте, как ведено!
Блейз медленно положила ладони на стол и
склонилась над ним. «Плакать нельзя, — молча предупредила она себя. —
Жизнь Ниссы зависит от того, как я поступлю. Нельзя и отталкивать его: если он
будет недоволен, пострадает моя дочь».
Король поднял ее тяжелые шелковые юбки и
заправил их за пояс. Целая вечность прошла в молчании, пока Генрих разглядывал
обнаженное тело Блейз, которому придавали еще более соблазнительный вид черные
чулки, особенно темные рядом со сливочной белизной ее кожи.
— Расставь ноги, — приказал
он. — Да, достаточно. А теперь опусти голову, Блейз, покажи, что ты
покорна своему королю. Да, дорогая, вот так.
Блейз почувствовала, как он расшнуровывает ее
лиф, грубо дергая шелковую ткань, и обхватывает ее руками, пробираясь к груди.
Она подавила вздох. Король непослушными пальцами расстегнул панталоны, и его
мужское достоинство, вздыбленное похотью, вырвалось на свободу.
Склонившись над Блейз, Генрих отвел в сторону
волны ее волос и поцеловал в затылок.
— Знаешь ли ты, каким желанием пылает к
тебе король, дорогая? Вожделение к тебе сводит меня с ума.
Блейз ощутила, как он крепко обхватил ее бедра
большими ладонями, вдавливая пальцы в нежную плоть. Его достоинство, твердое и
горячее, устремилось на поиски входа в ее лоно и наконец добилось успеха,
бесцеремонно вонзившись в жертву.
Король застонал, проникая все глубже.
— Вот теперь моя птичка нашла дорогу в
твое гнездышко!
Он задвигался в ней, нанося яростные удары,
сила которых увеличивалась с каждой минутой. Когда его жажда стала невыносимой,
он остановился, но не покинул ее. Склонившись над Блейз и придавив ее к столу,
он потянулся и нашел ее нагие груди.
— Как я полюбил твои яблочки,
дорогая, — прошептал он, играя ее сосками, пощипывая и прижимая их, дразня
до тех пор, пока Блейз с удивлением не обнаружила, что ее тело отзывается на
страстные ласки короля.
У нее приоткрылся рот, когда ее бедра, словно
по собственной воле, начали прижиматься к его чреслам.
Генрих усмехнулся, понимая ее смущение. Его
маленькая простушка и не подозревала, что даже тело воспитанной в строгих
правилах женщины, стоит прикоснуться к нему опытной руке, начинает отзываться
не только на ласки мужа. Он задвигал бедрами в такт движениям Блейз, не
прекращая играть с ее грудью.
— О милорд! — пристыженно
воскликнула Блейз, не в силах, сдержаться. — Каким чудом вы сделали это со
мной?
— Древним чудом, происходящим между мужчиной
и женщиной, дорогая, — отозвался он. — Черт возьми, какая же ты
сладкая! Моему малышу еще никогда не доводилось бывать в таких горячих и узких
ножнах! — И, более не сдерживаясь, он ускорил движения.
«Господи, — думала Блейз, — такого
не может быть!
Это невозможно! Я веду себя с ним так, как
будто это я с Эдмундом, но ведь я его не люблю! Как ему удалось сделать со мной
такое?» Эмоции переставали подчиняться ей, как прежде отказалось подчиняться
хрупкое и женственное тело.