Хайруллах-бей решительно возражает против чаршафа. Я сама
знаю, что девочка еще слишком мала. Но что делать? Я боюсь. Кое-кто из знакомых
говорит: «Феридэ-ханым, пора уже прятать Мунисэ от мужских глаз, а то ты
преждевременно станешь тещей».
На сердце у меня неспокойно. Я радуюсь и злюсь. Недаром
говорят, что тещи злы.
Вчера, когда мы возвращались из школы, я обратила внимание
на симпатичного школьника лет шестнадцати — семнадцати, который шел по
противоположной стороне. Мне показалось странным, что юноша посматривает на
нас. Я украдкой взглянула на Мунисэ. И что же я увидела! Противный рыжий
скорпион исподтишка дарил улыбка молодому человеку. Я была так поражена, что
едва не лишилась чувств прямо на улице. Дернув негодницу за руку, я принялась
ругать ее. Мунисэ ни в чем не сознавалась, но, увидев, что я ни капли ей не
верю, притворно захныкала. Вот хитрая, ведь знает, что я не переношу слез и
могу сама разреветься.
Я сказала:
— Знаю, как тебя наказать! Я купила на базаре
темно-зеленый шелк и начала шить тебе чаршаф.
Сегодня утром мы опять поссорились с Мунисэ из-за розового
масла. Несколько месяцев назад я в разговоре между прочим упомянула, что очень
люблю розовое масло. Через три дня старый доктор раздобыл где-то маленький
флакончик и принес мне. Я очень экономно его расходую, трясусь над каждой
каплей. Но моя шалунья словно сошла с ума. Стоит ее на час оставить дома одну,
как все комнаты начинают благоухать. Я выговариваю ей, а она отказывается: «Не
брала, абаджиим, клянусь аллахом!»
Кушадасы, 5 мая.
Сегодня Мунисэ проснулась вялой, бледной, с красными глазами.
В школе меня ждало множество дел, поэтому остаться дома было нельзя. Я
попросила нашу соседку-старушку присмотреть за больной и побежала к доктору,
чтобы попросить его зайти к нам. Но мне не повезло: полчаса назад он уехал на
своем Дюльдюле в какую-то деревню.
Когда я вернулась домой, Мунисэ по-прежнему лежала в
постели. Соседка (большое ей спасибо) весь день до самого вечера не отходила от
моей девочки, вязала у кровати чулок.
У Мунисэ был сильный насморк, голова ее горела, как в огне.
Голос охрип, кашель усилился. Девочка жаловалась, что ей трудно дышать. Я взяла
ее за подбородок, чтобы посмотреть горло, и вдруг ощутила под пальцами плотную
опухоль. Вокруг маленького язычка был белый налет. От света лампы, которую я
держала у самого лица Мунисэ, у нее болели глаза.
Девочка посмеивалась над моей тревогой:
— Подумаешь, кашель!.. Что тут страшного, абаджиим? В
Зейнилер я тоже простуживалась… Ты забыла?
Мунисэ была права. Разве она не кашляла в Зейнилер после той
ночи, когда мы нашли ее в снегу?.. Дети так часто простуживаются. Что тут
страшного?.. Одно меня сильно тревожило: я не могла посоветоваться с доктором.
Только что заходил онбаши и сказал, что его господин заночевал в деревне. Если
аллаху будет угодно, моя крошка к его возвращению поправится.
Кушадасы, 18 июля.
Сегодня утром я подсчитала: прошло ровно семьдесят три дня с
тех пор, как я предала земле свою девочку.
Постепенно я сживаюсь и с этим, начинаю привыкать к тяжелой
утрате. Чего только человек не вытерпит!
Днем мы гуляли с моим старым доктором по песчаному берегу
моря. Я подбирала перламутровые ракушки, плоские камешки и кидала их, чтобы они
скользили по воде.
Хайруллах-бей радовался, точно ребенок. Его простодушные
голубые глаза под белесыми ресницами искрились смехом.
— Ах, молодость! — восклицал он. — Слава
аллаху, мы и это горе победили. Ты посмотри, к тебе возвращается твой прежний
цвет лица, ты повеселела.
Я улыбалась.
— Чему удивляться? Ведь у меня есть такой доктор, как
вы. Что же здесь неестественного?
Хайруллах-бей медленно покачал головой.
— Нет, крошка, неестественно. Все это — и профессия
доктора, и люди, и книги, и правда, и верность — фантастика, нереальность. Надо
плюнуть на науку, раз мы не смогли спасти нашу маленькую девочку.
— Что же делать, доктор-бей? Не огорчайтесь… Как захотел
аллах, так и случилось.
Доктор печально взглянул на меня.
— Моя бедная крошка, сказать, почему мне так жалко
тебя? Стоит случиться беде, как ты забываешь, что сама нуждаешься в утешении, и
принимаешься успокаивать других. Твои кротость и смирение до слез трогают меня…
— Доктор помолчал и добавил: — Я сам становлюсь каким-то никчемным, никудышным…
Наверно, из ума выживаю. Ну, крошка, вставай, пойдем.
Мы возвращались домой пожелтевшими полями, на которых
работали крестьяне. Все они хорошо знали доктора. Около копны пшеницы стояла
пожилая женщина. Мы разговорились. Недавно Хайруллах-бей вылечил ее внука.
Старуха долго возносила благодарность аллаху, потом окликнула крепкого
паренька, который гонял волов на току под жарким июльским солнцем.
— Пойди сюда, Хюсейн! Поцелуй руку своего благодетеля.
Если бы не доктор, ты бы сейчас лежал в земле.
Хайруллах-бей погладил загорелую плотную щеку Хюсейна:
— Не надо, юноша, для меня поцелуй руки ничего не значит.
А ну-ка, покатай нас…
Мы прыгнули на раму, которую тянули два сильных вола, и
минут десять медленно плыли по желтым волнам пшеничного моря.
Сегодня я уже в состоянии рассказать об всем.
На следующее утро после того, как я в последний раз сделала
запись в дневнике. Мунисэ стало еще хуже. Опухоль в горле уже мешала ей
говорить. Бедная девочка задыхалась, ей не хватало воздуха. Надо было во что бы
то ни стало вызвать доктора. Любого…
Я надела чаршаф, как вдруг появился Хайруллах-бей. Он
осмотрел больную и сказал, что серьезного ничего нет. Но лицо у него было
угрюмое, глаза озабоченные.
Я робко заметила, что мне не нравится выражение его лица.
Доктор пожал плечами и раздраженно ответил:
— К чему придираться? Я только что с дороги. Ехал
четыре часа… Умираю от усталости. Мало того, что я вам служу, вы еще хотите
заставить меня угодничать?
Я знала: когда Хайруллаху-бею приходилось иметь дело с
тяжелобольным, он всегда становился раздражительным и грубым.
Избегая смотреть мне в лицо, он распорядился:
— Быстро дай бумагу и перо. Особой необходимости нет,
но осторожность никогда не мешает. Пожалуй, приглашу нескольких врачей — своих
приятелей.
В тот день все складывалось неудачно. С утра из школы
прислали уборщицу: туда прикатили два члена совета министерства образования и
инспектор. Они хотели поговорить со мной. Когда уборщица прибежала в третий
раз, я чуть ли не в шею прогнала ее.
Хайруллах-бей рассердился на меня: