После церемонии целования рук жениха отвели в комнату, где
сидела невеста. В новом платье, с красивой прической моего изобретения Зехра
могла сойти почти за хорошенькую. Но так как по здешним обычаям ее не покрыли
дуваком
[63]
, а просто сунули с головой во что-то похожее на
мешок из зеленого шелка, я не смогла видеть, какое впечатление она произвела на
чабана Мехмеда.
Зейнилер, 15 декабря.
Проснувшись сегодня утром, я почувствовала какую-то
перемену, чего-то недоставало. Я принялась думать, искать и, наконец, поняла:
не слышно родника, который журчал в саду под окном, напевая по ночам грустную
колыбельную песню.
Я вскочила с постели, хотела открыть деревянные ставни, но
они не поддавались. Я с силой тряхнула их. Из щелей посыпалось что-то белое…
Ночью выпал снег. Деревня Зейнилер изменилась до
неузнаваемости.
Хатидже-ханым говорила мне, что стоило здесь выпасть снегу,
как он уже не тает, лежит до самого апреля. Как чудесно! Значит, весна в этом
скучном, темном краю, где даже листья кажутся черными, наступает зимой. Я очень
люблю снег, — он напоминает мне цветение миндаля весной. В детстве никакие
праздничные развлечения не могли заменить мне удовольствия поваляться в чистой,
белой и мягкой снежной постели у нас в саду. И еще… Какая прекрасная
возможность отомстить тем, кого ты ненавидишь! В нашем пансионе училась
девочка, с которой мы враждовали. Она до смерти боялась снега. Я неожиданно
налетала на нее и совала снежный ком за джемпер, плотно облегающий тонкую
нежную шею. Ее губы, посиневшие от мороза, дрожали, она менялась в лице, а я
приходила в восторг.
Зейнилер, 17 декабря.
Снег все валит и валит. Зейнилер утопает в сугробах. Дороги
занесены. Многие мои ученики не могут добраться до школы.
Сегодня самый горький, самый печальный день в моей жизни.
Утром девочки принесли страшное известие. Накануне вечером Мунисэ чем-то
прогневила свою абу. Мачеха кинулась на нее с поленом, и девочка выпрыгнула
через окно. Родители думали, что она не сможет пробыть долго на улице ночью, в
такую метель, скоро вернется и попросит прощенья. Но шли часы, а девочки все не
было. Сообщили соседям. Деревенские парни с горящими лучинами в руках прошли по
улицам, но девочку не нашли.
Бедняжку Мунисэ жалели даже те ученицы, которые ее не
любили. Сегодня к вечеру обшарили все закоулки в деревне. Мухтар-эфенди, зная
мою привязанность к Мунисэ, несколько раз в течение дня присылал маленького
Вехби сообщить, что поиски пока не дали результатов.
Сегодня Вехби выглядел огорченным и серьезным, как взрослый
мужчина. Он разводил руками, показывая мне посиневшие от холода ладони, и
говорил:
— Пропала бедная девочка. Наверно, ее съели волки.
К вечеру сомнение Вехби передалось и взрослым. «В такую непогоду
ребенок не мог уйти в другую деревню, — говорили крестьяне. — Или она
замерзла под снегом, или ее разорвали волки».
Когда на снежную бурю, в которой нельзя было различить
человека, черным туманом опустилась ночь, мною овладели безнадежность и отчаяние.
Я впервые согласилась с людьми, которые говорили, что жизнь полна зла и
несправедливости, впервые роптала на нее. У меня щемило сердце, захватывало
дыхание, горело лицо. Я рано легла в постель. Потушила лампу — от света болели
глаза.
А буран за окном бушевал все сильнее. Ставни сотрясались от
его мощных ударов.
Кто знает, где сейчас лежит моя бедная девочка?.. Кто знает,
в какой тьме она погребена?.. Мне мерещились ее льняные волосы; на холодном
ветру они трепетали, словно лунные блики на листве.
Не помню, сколько часов прошло. В такие минуты человек
теряет способность ощущать время. Вдруг мне показалось, что кто-то внизу
царапается в дверь, выходящую на кладбище. Что это могло быть? Ветер? Нет, это
было непохоже на порыв ветра. Я приподнялась на локтях, прислушалась. В ночной
тьме мне почудился глухой стон. Я вскочила с постели, накинула на плечи платок
и бросилась вниз к Хатидже-ханым. Но, оказывается, старая женщина тоже слышала
этот стон и вышла в коридорчик со свечным огарком в руке.
Мы никак не могли решиться отодвинуть засов. К тому же и за
дверью уже было тихо.
Грубым мужским голосом Хатидже-ханым закричала:
— Кто там?!
Никто не отозвался.
Старая женщина крикнула еще раз. И тут сквозь завывание
ветра мы опять услышали слабый стон.
— Кто там? — снова загремела Хатидже-ханым.
Но я уже узнала этот голос.
— Мунисэ! — закричала я и рванула железный засов.
Дверь распахнулась, нас обдало порывом холодного снежного
ветра. Свеча Хатидже-ханым погасла. В темноте прямо ко мне на руки упало
маленькое холодное как лед тело.
Пока Хатидже-ханым пыталась зажечь огарок, я прижимала к
себе Мунисэ и плакала навзрыд.
Девочка лежала у меня на руках без сознания. Силы оставили
ее. Лицо ее посинело, волосы были растрепаны, платье в снегу…
Я раздела Мунисэ, уложила в свою постель и принялась
растирать куском фланели, которую Хатидже-ханым нагревала над мангалом.
Первые слова девочки, когда она открыла глаза, были:
— Кусочек хлеба…
К счастью, у нас оказалось немного молока. Мы согрели его и
принялись из ложки поить беглянку.
Шли минуты. Лицо Мунисэ розовело, в глазах появился свет.
Она без конца вздыхала и заливалась горючими слезами.
Ах, это выражение признательности в глазах бедной девочки!
Нет в мире прекраснее чувства, тем ощущение, что ты сделал людям хоть каплю добра!
Моя темная комнатушка сотрясалась под ударами бури, словно
потерпевший крушение корабль. Но сейчас в красных отблесках пламени от печки
она показалась мне таким уютным и счастливым гнездом, что стало стыдно за
недавнее недоверие к жизни.
Наконец девочка обрела дар речи. Спрятав ручонки у меня на
груди, она смотрела мне в глаза и медленно отвечала на вопросы. Вчера вечером,
когда мачеха перепугала ее, Мунисэ убежала из дома и спряталась за околицей в
сарае с соломой. В соломе было тепло, как в постели. Но утром девочка сильно
проголодалась. Она знала, что, если выйдет наружу, ее поймают и отведут домой,
поэтому решила ждать наступления темноты. Мунисэ надеялась на меня, целый день
она утешала себя словами: «Учительница обязательно накормит».
Вдруг я заметила, что блестящие глаза девочки затуманились
печалью, оживление и радость встречи пропали. Я не стала спрашивать причину.
Тот же страх объял и мое сердце: завтра утром Мунисэ должна будет вернуться
домой.