Когда мадемуазель направилась ко мне с платьем, я заметалась
по комнате, забилась в угол, дрожа, словно осиновый листок. Стоящие за дверью
шумели, пытались ворваться в комнату. Я умоляла:
— Еще немножко. Прошу вас, минуточку… Я всех позову.
Но домашние мне не верили, продолжали ломиться в дверь,
боясь, что я их обману.
Началась борьба. Те, кто стояли за порогом, большие и малые,
смеялись, лезли, толкались, распахивали дверь. Я же изо всех сил старалась
сдержать натиск.
В коридоре стоял невообразимый шум от топота детских
башмаков, подбитых железными подковками.
— Наступление!.. Война!.. — горланили дети.
На шум сбежались все обитатели дома.
Мадемуазель кричала через мое плечо:
— Отойдите, ради аллаха!.. Не надо!.. Платье рвется!..
Но ее никто даже не услышал.
Вдруг шум за дверью стих. Раздались шаги и голос Кямрана:
— Открой, Феридэ, это я… Мне, конечно, не запрещается…
Пусти меня, я хочу тебе помочь…
Я чуть не сошла с ума.
— Пусть войдут все — это ничего!.. Но тебе нельзя!..
Уходи, ради аллаха!.. Клянусь, я буду плакать.
Кямран, не обращая внимания на мои мольбы, навалился на
дверь. Обе половинки распахнулись.
Я с криком кинулась в угол комнаты, схватила какое-то
пальто, закуталась в него и съежилась…
Мадемуазель была близка к обмороку, она рвала на себе волосы
и причитала:
— Пропало мое чудесное платье!..
Кямран ухватился за пальто, которым я прикрывалась, и
сказал, улыбаясь:
— Пора признать свое поражение, Феридэ. Откройся, я
взгляну на платье.
Казалось, я окаменела, у меня отнялся язык.
Подождав минуту, Кямран продолжал:
— Феридэ, я только что с прогулки… Очень устал. Не
упрямься. Мне так хочется увидеть тебя в новом платье. Смотри, я вынужден буду
прибегнуть к силе. Считаю до пяти: раз… два… три… четыре… пять…
Кямран старался считать как можно медленнее. Сказав «пять»,
он потянул пальто за рукав, но тут увидел мое лицо, залитое слезами, и совсем
растерялся. Он с трудом вытолкал всех посторонних из комнаты, захлопнул дверь.
Мадемуазель от изумления лишилась дара речи. Кямран,
кажется, был в таком же состоянии. Помолчав немного, он сказал наконец робким,
удрученным голосом:
— Прости, Феридэ… Я хотел с тобой немного пошутить.
Думал, у меня есть на это право… Но ты все такой же ребенок! Скажи, ты простишь
меня?
Продолжая закрывать лицо, я ответила:
— Хорошо… Но ты сейчас же уйдешь из комнаты.
— С одним условием. Я буду ждать тебя в конце сада у
большого камня… Помнишь, однажды под вечер, четыре года тому назад, мы
помирились с тобой на том месте. Сделаем и сейчас так же. Даешь слово прийти?..
После короткого колебания я сказала:
— Хорошо, я приду… Но сейчас уходи.
Бедная мадемуазель боялась даже разговаривать с невестой,
обладающей столь странным характером. Она молча раздела меня, и я снова
облачилась в свое коротенькое розовое платье, а поверх надела черный школьный
передник. Не взглянув даже на Мюжгян, я бросилась к себе в комнату и долго
умывалась холодной водой, пока глаза не перестали быть красными.
Когда я спустилась в сад, уже смеркалось. Теперь мне надо
было прокрасться к Кямрану.
Делая вид, будто это обычная прогулка, я прошла за кухней, перекинулась
двумя-тремя словами с поваром, затем медленно направилась к воротам. План мой
был таков: сначала замести следы, а затем уже вдоль забора, садом пробраться к
большому камню. Но…
* * *
Наша дворовая калитка была, как всегда, открыта, и я вдруг увидела
у ворот высокую женщину в черном чаршафе. Лицо ее было скрыто под чадрой. Вид у
женщины был такой, словно она хотела что-то узнать в нашем доме, но не
осмеливалась войти.
Кямран давно уже ждал меня. Боясь, что под чадрой окажется
какая-нибудь знакомая женщина, которая заговорит со мной и задержит, я хотела
было скрыться за деревьями. Но тут незнакомка окликнула меня:
— Барышня, милая, простите за беспокойство…
Мне пришлось подойти к воротам.
— Пожалуйста, ханым-эфенди, — сказала я. — К
вашим услугам. Что вам угодно?..
— Это особняк покойного Сейфеддина-паши, не так ли?
— Да, ханым-эфенди.
— А вы тоже здесь живете, барышня?
— Да.
— В таком случае у меня к вам просьба.
— Приказывайте, ханым-эфенди.
— Мне надо поговорить с госпожой Феридэ…
Я даже вздрогнула и, чтобы не рассмеяться, нагнула голову!
Меня впервые в жизни величали госпожой.
Было немыслимо сознаться, что я и есть «госпожа Феридэ». У
меня не хватило смелости сделать это.
— Ну что ж, ханым-эфенди, — кусая губы, ответила
я, — извольте пожаловать в дом. Вы спросите в особняке, и вам позовут
госпожу Феридэ…
Женщина в черном чаршафе вошла в калитку и приблизилась ко
мне.
— Как хорошо, что я вас встретила, дитя мое, —
сказала она. — Прошу вас, помогите мне. Вы будете свидетелем моего
разговора с Феридэ-ханым. Только об этом никто не должен знать.
Невозможно передать моего удивления. Было уже довольно
темно, и я не могла разглядеть под черной чадрой лица незнакомки.
Наконец, после некоторого колебания, я сказала:
— Ханым-эфенди, я не могла сразу признаться, так как не
совсем одета… Но Феридэ — это я.
— Вы та самая Феридэ-ханым, которая выходит замуж за
Кямрана-бея? — взволнованно спросила женщина.
Я улыбнулась.
— В доме только одна Феридэ, ханым-эфенди.
Женщина в черном чаршафе вдруг замолчала. Минуту назад она с
таким нетерпением хотела увидеть Феридэ, а сейчас стояла, будто истукан. В чем
дело? Может, она не верила, что я — Феридэ? Или тут дело в другом?..
Стараясь скрыть удивление, я сказала:
— Жду ваших приказаний, ханым-эфенди.
Странно. Незнакомка словно воды в рот набрала.
В глубине сада я увидела скамейку и сказала:
— Хотите, пройдем в сад, ханым-эфенди… Там нас никто не
потревожит, и мы спокойно поговорим.
Незнакомка продолжала хранить молчание даже тогда, когда мы
сели на скамейку. Но вот, кажется, она решилась, ибо резким движением откинула
вверх чадру… Я увидела умное нервное лицо. Женщине было лет под тридцать. Хотя
уже порядком стемнело, в глаза сразу бросалась ее мертвенная бледность.