Кямран не верил своим глазам.
— Что ты делаешь, Феридэ?
— Мне кажется, охранять тебя от болезней — теперь моя
обязанность.
А на этот раз, наверно, кузен не поверил уже своим ушам.
— Что я слышу, Феридэ? — воскликнул он. — И
это ты говоришь мне? Ведь это самые ласковые слова, которые я услышал от тебя с
тех пор, как мы обручены.
Я опустила голову и замолчала…
Кямран взял с камня мое пальто и, как бы лаская, трогал
рукава, воротник, пуговицы.
— Я собирался сделать тебе выговор, Феридэ, но сейчас
все забыл.
Не поднимая глаз, я ответила:
— Я же тебе ничего не сделала…
Кямран не решался подойти ко мне, боясь, что я снова стану
дикой.
— Думаю, что сделала, Феридэ… Даже слишком много. Можно
ли так избегать жениха? И я даже стал подозревать: уж не ошиблась ли Мюжгян?..
Я невольно улыбнулась. Кямран удивленно спросил, почему я
смеюсь. Сначала я не хотела отвечать, но он настаивал.
— Если бы Мюжгян ошиблась, — сказала я, отводя
глаза в сторону, — ничего бы не было.
— Что значит ничего? То есть ты не была бы моей
невестой?
Я зажмурилась и дважды кивнула головой.
— Моя Феридэ!..
Этот голос, вернее восклицание, до сих пор звенит у меня в
ушах… Я подняла голову и увидела в его широко раскрытых глазах две крупные
слезы.
— В один миг ты сделала меня счастливым, таким
счастливым, что, умирая, я вспомню эту минуту и снова заплачу. Не смотри на
меня так. Ты еще ребенок. Тебе не понять… Ах, я все уже забыл!..
Кямран схватил меня за руки. Я не стала вырываться. Но слезы
брызнули у меня из глаз. Я так рыдала, что он даже испугался.
Мы возвращались назад той же дорогой. Я без конца вздыхала,
громко всхлипывала, и Кямран уже не смел дотрагиваться до меня. Но я понимала,
что сердце его успокоилось, и мне было радостно.
У дома я сказала:
— Ты должен пойти первым. А я умоюсь у бассейна. Что
скажут наши, если увидят меня с таким лицом?
Я спросила Кямрана, словно только что вспомнила:
— Ты, кажется, собираешься в Европу? Верно ли?
— Есть такое предположение, но, откровенно говоря, оно
принадлежит не мне, а моему дяде, который служит в Мадриде. Откуда тебе
известно?
После некоторого замешательства я пробормотала:
— От дочери доктора.
— Как много новостей передает тебе дочь доктора,
Феридэ!
Я ничего не ответила.
Кямран пристально смотрел мне в лицо. Я покраснела и
отвернулась.
— Ну, а болезнь мамы?.. Ты это придумала?
Я опять промолчала.
— Скажи правду, Феридэ, не поэтому ли ты прискакала?
Кямран приблизился, хотел погладить меня по голове, но
испугался, что я снова стану строптивой и наши отношения испортятся. Я же,
напротив, уже начала привыкать к нему.
— Верно ли мое предположение, Феридэ? — повторил
Кямран свой вопрос.
Я почувствовала, что могу сделать его счастливым, и
утвердительно кивнула головой.
— Как чудесно!.. Как со вчерашнего дня изменилась моя
судьба!
Кямран оперся руками о спинку кресла, на котором я сидела, и
склонился надо мной. В таком положении я оказалась окруженной со всех сторон.
Ловкий прием!.. Он приблизился ко мне, не касаясь руками. Я забилась в кресло,
свернувшись ежиком, прижималась к спинке, втягивала голову в плечи. В руках я
тискала платок, не смея взглянуть в лицо Кямрана.
— Что же предлагает твой дядя?
— Немыслимое дело. Он хочет взять меня к себе
секретарем посольства. По его мнению, мужчине быть без определенной профессии
или должности — большой недостаток. Я, конечно, передаю его слова. Он говорит:
«Может, и Феридэ обрадуется перспективе поехать в будущем в Европу в качестве
супруги дипломата…»
После того как наша беседа приняла серьезный характер,
Кямран снял осаду, выпрямился, и я тотчас вскочила с кресла.
Разговор продолжался.
— Почему ты считаешь это предложение немыслимым
делом? — спросила я. — Разве поездка в Европу не доставит тебе
удовольствия?
— В этом отношении я ничего не говорю. Но сейчас я уже
не волен свободно распоряжаться собой. Все, что имеет отношение к моей жизни,
мы должны обсуждать вместе. Разве не так?
— Тогда ты можешь ехать.
— Значит, ты согласна на мой отъезд из Стамбула?
— Раз для мужчины нужна какая-нибудь профессия…
— А ты поехала бы на моем месте?
— Наверно, поехала бы. И думаю, ты тоже должен так
поступить.
Надо сказать, что эти слова говорили только мои губы. А про
себя, в душе, я думала совсем по-другому. За мной нельзя было не признать права
на такой ответ. Как иначе ответить человеку, который спрашивает: «Могу ли я
оставить тебя и уехать?»
Кямрана огорчило, что я так легко согласилась на разлуку. Не
глядя на меня, он сделал несколько шагов по комнате, затем обернулся и
повторил:
— Значит, ты считаешь, мне надо принять дядино
предложение?
— Да…
Кямран вздохнул.
— Тогда мы подумаем. У нас еще есть время для
окончательного решения.
Сердце у меня дрогнуло. Разве это «мы подумаем» не означало,
что вопрос уже решен?
Я заговорила серьезно, по-взрослому, как всегда требовали от
меня:
— Не вижу в этом деле ничего заслуживающего долгих
размышлений. Предложение твоего дяди поистине заманчиво. Непродолжительное
путешествие — вещь неплохая.
— Ты думаешь, поездка продлится так недолго?
— Но долгой ее тоже нельзя назвать. Год, два, три, ну,
четыре… Время пролетит — глазом не успеешь моргнуть. Конечно, ты иногда будешь
приезжать…
Я так легко считала по пальцам: один, два, три, четыре…
* * *
Через месяц мы провожали Кямрана. Пароход отходил от
Галатской пристани. Все наши родственники поздравляли меня, так как это я
уговорила его поехать в Европу. Только Мюжгян осталась недовольна. Она мне
прислала из Текирдага письмо, в котором писала: «Ты поступила очень
опрометчиво, Феридэ. Надо было воспрепятствовать поездке. Какой смысл в том,
что ваши самые прекрасные годы пройдут в разлуке? Шутка ли: четыре года!»