Продолжая пристально смотреть на Кямрана. Мюжгян тихо
сказала:
— Ты еще более бессердечен, чем я думала.
— Почему? — так же тихо спросил молодой человек.
Мюжгян отвела Кямрана в сторону.
— Не видишь, в каком она состоянии. Разве мало того,
что ты разбил ей жизнь и сердце?..
— Мюжгян…
— Мы столько лет не виделись… Феридэ не выдержала
горечи разлуки, забыла обиду, боль и приехала. Она почти выздоровела. А ты
снова бередишь рану, которая только что затянулась… — на глаза Мюжгян набежали
слезы. — Я думаю о том, как будет мучиться несчастная завтра, уезжая… Да,
Кямран, завтра Феридэ уезжает. Все уже готово. Теперь она больше не
рассказывает мне ни о своей жизни, ни о том, что у нее на душе. Внезапный
отъезд для меня тоже неожиданность. Когда я спросила, к чему такая спешка,
Феридэ сослалась на письмо, полученное от мужа. Уверена, это неправда. Она
бежит от тебя, сколько же бедная будет страдать? Я говорю это не просто так,
Кямран. Боюсь, расставание будет для нее очень мучительным. Феридэ сильная,
удивительно сильная, но она ведь женщина. Ты в долгу перед ней! За разбитую
жизнь! Сделай все, чтобы в последние часы перед разлукой она была мужественной
и спокойной. Постарайся.
Кямран стоял бледный как стена.
— Ты говоришь только о разбитой жизни Феридэ. А как же
моя?
— Ты сам этого хотел.
— Не будь такой жестокой, Мюжгян!
— Пойми, если бы было иное положение, я бы и говорила
иначе. Но что мы можем сейчас поделать?! Феридэ — жена другого, она связана по
рукам и ногам. Да, вижу, ты тоже очень несчастен. Я уже не сержусь на тебя. Но
делать нечего…
Весть об отъезде Феридэ быстро разнеслась по дому. Но никто
об этом не говорил вслух. Ужин прошел в гробовом молчании. Азиз-бей выглядел
еще более старым, разбитым. Он посадил Феридэ рядом, гладил ее плечи, брал за
подбородок, поворачивал к себе ее лицо, смотрел в глаза и приговаривал:
— Ах, Чалыкушу!.. Ты разбила на старости лет мое
сердце!..
В этот вечер все разошлись рано.
VIII
Уже за полночь, когда особняк спал, Мюжгян вышла из своей
комнаты. На плечах у нее была тонкая шаль, в руках — маленький подсвечник. На
цыпочках, то и дело останавливаясь, она добралась до комнаты Кямрана. За дверью
было темно и тихо. Молодая женщина осторожно постучала и шепотом позвала:
— Братец Кямран, ты спишь?
Дверь открылась. На пороге стоял Кямран. Он даже не
раздевался. Тусклое пламя свечи осветило его бледное, усталое лицо. Он часто
моргал глазами, словно слабый свет ослепил его.
— Ты еще не лег, Кямран?
— Как видишь…
— А почему потушил лампу?
— Этой ночью свет жжет мне глаза.
— Что же ты делаешь в потемках?
Кямран горько усмехнулся.
— Ничего. Пережевываю да перевариваю свое горе, свою
боль. А почему ты пришла так поздно? Что тебе надо?
Мюжгян заметно волновалась.
— Ты знаешь, удивительная новость! Не горюй, Кямран,
возьми себя в руки. Сейчас узнаешь…
Мюжгян вошла в комнату, поставила свечу на стол и осторожно
прикрыла дверь. Она молчала, словно раздумывала, с чего начать. Наконец,
стараясь побороть волнение, заговорила:
— Не бойся, мой дорогой Кямран. У меня нет дурных
вестей. Напротив, это очень хорошо. Но если ты будешь так волноваться…
Мюжгян старалась успокоить брата, а сама волновалась еще
больше. На ее глазах блестели слезы, голос дрожал.
— Слушай, Кямран. Вечером ко мне пришла Феридэ,
странная какая-то, необычная… «Мюжгян, — сказала она, — только тебе
одной могу я открыть свое сердце. Ближе тебя у меня нет никого. Хочу, чтобы ты
знала еще одну тайну. Храни ее до утра, пока я не уеду. Потом расскажешь всем.
Знаю, вы были поражены моим неожиданным приездом. Я объяснила его тем, что
сильно тосковала и не могла перенести разлуку. Да, это верно… Но не это главная
причина. Я приехала сюда, чтобы выполнить обещание, которое дала самому
дорогому мне человеку, когда он лежал на смертном одре. Мюжгян, я была
вынуждена сказать вам неправду. Мой муж умер три месяца назад от рака…»
Сказав это, Феридэ прижалась головой к моему плечу и
зарыдала. С трудом сдерживая слезы, она продолжала рассказ: «Перед смертью
доктор вызвал меня и сказал: „Феридэ, теперь я не боюсь, что ты будешь
нуждаться, все мое наследство переходит к тебе. Скромному человеку этих денег
хватит на всю жизнь. Но меня волнует другое. Женщине нельзя жить одной, даже
если она богата. Деньги — одно, а любовь, тепло — совсем другое. Феридэ, если
хочешь, чтобы я умер спокойно, поклянись, что после моей смерти ты поедешь в
Стамбул к своим родным. Если даже не захочешь остаться с ними навсегда, то
поживешь там хоть два-три месяца. Жизнь — бесконечна. Может, когда-нибудь
родные будут нужны тебе. Или случится, что в один прекрасный день ты затоскуешь
о семейном тепле… Словом, милая Феридэ, если я буду твердо знать, что ты
помиришься с родными, то умру спокойно, не буду тревожиться за твою судьбу…“
Я плача обещала доктору выполнить его последнее желание. Но
и этого ему показалось мало. Он просил меня помириться с моим бывшим женихом,
говорил, что Кямран когда-нибудь станет для меня старшим братом. Доктор передал
мне запечатанный сургучом пакет, который я должна была своей рукой вручить
Кямрану.
«В этом пакете, — сказал он, — старая тетрадь,
которая когда-то очень огорчила меня. Я хочу, чтобы и твой бывший жених
непременно прочел ее. Поклянись, что передашь…»
Теперь ты все знаешь, Мюжгян… Мой милый доктор был честным,
искренним человеком. Он считал, что для меня примирение с родными —
единственное спасение от одиночества в жизни. Но он не мог знать как это будет
мучительно. Я похоронила доктора рядом с Мунисэ и приехала в Стамбул. Только
там я поняла, как трудно выполнить его завещание: мне сообщили о смерти
Мюневвер. Там же я узнала, что обо мне очень плохо говорят. Если бы жена
Кямрана была жива, мой приезд на несколько дней к родным выглядел бы вполне
естественно: ведь я вдова, мой муж только что умер… Но теперь все вы, даже
Кямран, даже ты, Мюжгян, которая знает меня лучше других, можете подумать обо
мне бог знает как плохо. Скажете: «Ездила, годами бродяжничала; какие только не
перенесла приключения; кто знает, наверно, низменные расчеты заставили ее
продать себя старику… А теперь, узнав, что Кямран свободен, вернулась в родной
дом, который покинула и прокляла пять лет назад. Опять расчет!..» Возможно,
некоторые из вас, добрые и сострадательные, думали бы иначе, но даже перед ними
я чувствовала бы себя неловко…»
Мюжгян волновалась все больше и больше; лицо ее было
печально.