Видимо, Мюжгян почувствовала всю трудность этой минуты, она
схватила Феридэ за руку, подтолкнула к Кямрану и сказала шутливо:
— Вы же двоюродные брат и сестра. Кямран, ты по праву
можешь считаться старшим братом Феридэ. Поздоровайся со своей сестренкой.
Кямран подался вперед, коснулся губами волос Феридэ и тихо,
будто на ухо, сказал:
— У меня нет слов, Феридэ-ханым, чтобы выразить, как я
рад вас снова увидеть.
Эти слова вернули Феридэ силы.
— Благодарю вас, Кямран-бей. Я тоже очень рада…
В чистом, мелодичном, как прежде, голосе Чалыкушу
послышалась жалобная нота. Так звучит надтреснутый хрусталь.
— Когда вы приехали?
— Сегодня около полудня. Я приехала в Стамбул десять
дней назад и узнала, что никого из наших нет. А мне так захотелось увидеть
тетушек, всех родных! Я подумала, может быть, кто-нибудь из вас соскучился по
мне? Да и что значит для человека, который привык путешествовать, доехать до
Текирдага? Не так ли, Кямран-бей?
Мюжгян опять вмешалась:
— Хорошо, но к чему все эти церемонии, ханым-бей? Ведь
я сказала: вы брат и сестра. Поэтому самое правильное, если ты, Феридэ,
назовешь Кямрана агабеем
[107]
.
Молодые люди смутились.
— Действительно, Кямран, позволь мне называть тебя так…
— робко промолвила Феридэ.
Ожидая его ответа, она вглядывалась в темноту, словно хотела
увидеть кого-то.
— Пусть будет как ты хочешь, Феридэ, — подавленно
ответил Кямран. — Как подсказывает тебе сердце…
Наконец разговор принял спокойный характер. Феридэ в
нескольких словах рассказала о своем путешествии.
— В Стамбуле у меня были кое-какие дела. Потом, как я
уже сказала, очень хотелось увидеть вас. Доктор предоставил мне отпуск на два
месяца. Как я рада, что вы все здоровы! Вот только твое горе, Кямран… Я узнала
об этом в Стамбуле и очень расстроилась. Какое несчастье так рано овдоветь! Но
у тебя — сын. Дарует аллах Недждету те годы, что взял у его матери. Какой
красивый мальчик, Кямран! Как он мне понравился! Мы сразу же подружились, и он
до самого вечера не слезал у меня с колен. Я вообще быстро завожу дружбу с
малышами.
Постепенно Феридэ пришла в себя. Ее слова и жесты стали
свободными, легкими и, как прежде, походили на повадки шаловливого ребенка.
Кямран наслаждался, слушая ее голос, глядя на ее улыбающиеся
губы, любуясь светлыми, искрящимися в полутьме глазами. Он уже ни о чем не
думал, он даже забыл, что Феридэ — жена другого, что через месяц-полтора это
счастье снова превратится в сон.
Кямрану так не хотелось, чтобы домашние узнали о его
возвращении. Но, увы, его уже заметила Нермин и возвестила об этом во весь
голос. Затем она кинулась к воротам, обняла Феридэ.
— Мой братец Кямран тоже свидетель, что я тебя не
забывала. Милая Феридэ, мы с ним больше всех разговаривали о нашей сестренке в
красном платье. Разве не правда, Кямран?
II
В этот вечер ужин превратился в праздничное пиршество.
Азиз-бей резвился за столом, как ребенок.
— Ах, Чалыкушу, — воскликнул он, — ты сделала
меня совсем несчастным! Вспомню твой голос — и чуть не плачу. Вот, оказывается,
как я любил тебя!
Чалыкушу вернулась в родное гнездо через много лет, когда
все уже потеряли надежду увидеть ее. Она словно принесла на своих крыльях
радость и тепло прежних дней, полных любви и счастья. Все были веселы, у
каждого в сердце что-то трепетало. Так трепещут крылья мотыльков и ночных
бабочек, которые залетают в комнату через распахнутые окна и кружат вокруг
лампы. Только к концу ужина тетка Бесимэ, говорившая о каких-то пустяках, вдруг
неожиданно расплакалась.
— Не обращайте внимания, — сказала она. —
Просто я вспомнила твою мать Гюзидэ…
Феридэ угощала виноградом Недждета, который сидел у нее на
коленях. Она потупилась и спрятала лицо в светлых кудряшках малыша. Только и
всего. Через минуту к ней снова вернулась прежняя веселость.
Бесимэ-ханым заговорила с мужем о Неджмие, которая жила в
Трапезунде:
— У бедняжки такое горе… В прошлом году она потеряла
девочку… Дифтерит…
Феридэ глубоко вздохнула и сказала:
— Я знаю, как это ужасно, тетя. Моя крошка тоже умерла
от дифтерита.
— Значит, у тебя был ребенок? — удивилась тетка Айше. —
Мы не знали…
Феридэ грустно кивнула головой:
— Ах, видели бы вы, какая это была девочка! Красавица!
Малышку не удалось спасти.
— Сколько ей было лет, Феридэ? — опять спросила
тетка Айше.
Феридэ жалко скривила губы и простодушно ответила:
— Исполнилось тринадцать. Я шила ей первый чаршаф,
собиралась стать тещей…
За столом раздался дружный смех.
— Ах, Чалыкушу, — воскликнул Азиз-бей, — ты
всю жизнь будешь шутить и выдумывать.
Рассказ о тринадцатилетней дочери развеселил всех. А у
Феридэ глаза наполнились слезами, она еще сильнее прижала к груди Недждета и
принялась рассказывать историю Мунисэ, голос ее звучал все печальнее, все
грустнее.
В этот вечер засиделись допоздна.
Азиз-бей волновался:
— Феридэ, дочь моя, ты устала с дороги, ступай ложись.
Феридэ лишь смеялась в ответ, крепче прижимая к груди
Недждета, который давно уже спал.
— Ничего, дядюшка. Я ведь отдыхаю с вами. Меня так
утомило одиночество.
Голубые блестящие глаза Феридэ, ее коротенькая верхняя губа
улыбались. Она болтала без умолку. В ней проснулась прежняя Чалыкушу. Видя, что
ее слушают, любуются ею, она коверкала слова, мило, кокетливо кривила губы,
высовывала кончик языка, втягивала щеки, как ребенок, знающий, что его любят и
простят ему все, и говорила, не переставая. Дело дошло до того, что старый
дядюшка Азиз, опьянев от радости, не удержался и повторил старую шутку. Когда
Феридэ была маленькой, он хватал ее за подбородок и насильно целовал в губы,
приговаривая: «Ах, негодница Чалыкушу! Ты воровала мою черешню? Отдавай назад!»
Под хохот присутствующих он поймал Феридэ за подбородок и, несмотря на
отчаянные протесты, повторил то же самое. Затем пристально глянул в глаза
племянницы и сказал:
— Ничего не поделаешь, Чалыкушу! Сама виновата. Стала
солидной дамой, семейной, а душой по-прежнему ребенок. Даже личико детское. Кто
скажет, что это молодая женщина?
Кямран побледнел. В эту минуту он впервые почувствовал, что
Чалыкушу принадлежит другому.