Она досадливо встряхнула головой: забыла, что идти за ними
вовсе и не обязательно…
Отодвинувшись в сторону, так, чтобы ее совершенно скрыло
пышное дерево, она привычно напряглась всем телом, всем рассудком и, оставаясь
на месте, послала себя внутрь.
Ничего особенного там не оказалось – всего-навсего небольшая
курительная комната с паркетным полом и парочкой причудливых кустов в широких
приземистых кадках. Генерал сидел на диванчике, вертя в руках незажженную
сигару, а камергер стоял перед ним, небрежно заложив руки за фалды парадного,
со звездами, вицмундира и наблюдал за своим визави, пожалуй, даже весело.
– Не угодно огоньку? – осведомился он любезнейшим
тоном, поднося к сигаре генерала вытянутый указательный палец, на конце
которого ярко пылал желтый огонь длиной не менее чем в вершок.
Генерал был настолько погружен в свои раздумья, что
машинально раскурил от этого огонька сигару и затянулся. Потом, опомнившись,
вздрогнул, метнул на камергера неприязненный взгляд и пробормотал:
– Опять ваши шуточки…
– Ну что вы, – сказал камергер
непринужденно. – Не шуточки, а мелкие бытовые удобства…
– Значит, и все остальное – ваших рук дело?
– Что именно?
– Бросьте. Вы прекрасно все понимаете.
– Помилуйте, о чем вы? – поднял брови камергер.
Обо всей этой чертовщине, которая меня преследует третий день. И если бы только
меня…
– Да, у вас вид невыспавшегося, изнуренного
человека… – с той же светской непринужденностью кивнул камергер.
– Злорадствуете?
– Никоим образом. Просто констатирую факт. Я отчего-то
полагал, что у вас, старого вояки, нервы окажутся значительно крепче…
– Да поймите вы, не во мне дело! – вскинулся
Друбецкой. – Я в жизни видывал всякое, и чертовщину тоже. Если бы дело
касалось меня одного, я бы справился, чихал бы я на все эти ваши видения,
мохнатые лапы из-под кровати и утопленников с вытекшими глазами, что шляются по
дому после полуночи… И на все прочее… Но ведь это обрушилось на жену и детей!
Вы хоть представляете, каково им? Тут с ума можно сойти…
– Охотно верю, – кивнул камергер. – Впрочем,
в наши планы вовсе не входит доведение до сумасшествия вашего семейства…
– Благодарю покорно! – шутовски раскланялся
генерал. – Но если это будет продолжаться…
– Не хочу вас огорчать, но это будет
продолжаться, – мягко сказал камергер. – Более того, вынужден с
прискорбием сообщить, что главное, собственно, еще и не начиналось – так,
предварительные репетиции… Сидите! – резко прикрикнул он, когда генерал
попытался вскочить. – Будьте мужчиной, черт бы вас побрал… Неужели вы
полагаете, что ваши крики и негодующее маханье руками хоть что-то в
происходящем изменят? – Он безмятежно улыбался. – Разумеется, ваше
превосходительство, у вас всегда остается возможность жаловаться. Отправляйтесь
к обер-полицмейстеру, генерал-губернатору, а то и повыше – и сколько вам угодно
жалуйтесь, что злонамеренный камергер Вязинский каждую ночь насылает на вас
нечистую силу, каковая буйствует и бесчинствует в вашем доме, от подвала до
чердака, пугает ваших чад и домочадцев, а посему вы просите власти принять к
означенному камергеру самые решительные меры…
– Ну что вы насмехаетесь? Вы же прекрасно понимаете,
что меня после этаких откровений упекут в смирительный дом!
– Вот то-то и оно, дружище, то-то и оно, –
серьезно сказал камергер. – Упекут, невзирая на ваши титулы, чины и
ордена. Такое уж столетие на дворе, прогрессивное и атеистическое, в нас,
грешных, никто толком и не верит… Что дает невиданную свободу рук,
согласитесь… – Он резко переменил тон. – Дражайший генерал, я вас
умоляю, перестаньте заламывать руки, словно истеричная барышня из английского
романа ужасов. Давайте поговорим трезво и взвешенно, как серьезные люди. Никто
не собирается развлекаться. Вам просто-напросто продемонстрировали, на что мы
способны… и могу вас заверить, что эта демонстрация не явила и сотой доли того,
на что мы реально способны…
Генерал передернулся:
– Представляю себе…
– Не представляете, – сказал камергер. –
Совершенно не представляете, это все были цветочки, а ягодки и в самом деле
очень быстро могут свести с ума… Давайте о деле. Я вовсе не собираюсь
заставлять вас вернуться в известное вам общество. В конце концов, вольному –
воля… Но мне категорически не нравится, что вы предпринимаете недвусмысленные
шаги к тому, чтобы выдать кое-какие известные вам замыслы и планы… Вы ведь уже
начали предпринимать кое-какие шаги в этом направлении, готовить почву, не
отпирайтесь. Рассказать вам, о чем вы говорили с Кирсановым, или передать
полностью вашу беседу с генералом Берхгольцем? Вы крутитесь вокруг Тайной
канцелярии…
– И даже ведет интересные беседы с нашим стихоплетом
Алексеем Сергеевичем, – сказал тихо вошедший граф Биллевич. –
Интригующие, я бы сказал, беседы… Ничего еще не сказано прямо, но господин
генерал, тут и гадать нечего, определенно готовит почву для того, чтобы
выложить всё …
– Я же не слепой, – сказал Друбецкой
угрюмо. – Я прекрасно понимаю, что вы задумали. Не зря же вы принялись так
обхаживать этого болвана Вистенгофа. Представляю, для чего вам понадобился
флигель-адъютант императора…
– Ваша проницательность делает вам честь, – криво
усмехнулся Биллевич. – Но сдается мне, что вы зарвались, милейший… В конце
концов, что вам император? Отец родной? Совсем недавно вы хладнокровнейшим
образом участвовали в заговоре, имевшем целью штыками свергнуть его с престола,
а потом вдруг стали добропорядочным, словно немецкая булочница… Не будем толочь
воду в ступе. Назовем вещи своими именами. Вы человек умный и прекрасно уже
понимаете, с кем столкнулись. Против обычных заговорщиков у вас, согласен, были
бы все шансы… но не против нас. – И помолчав, он продолжал деловито, сухо:
– Давайте расставим все точки. Если вы еще хоть единым словечком попробуете
кому-то хотя бы намекнуть о том, что вам известно, против вас будут играть всерьез.
Понимаете? Всерьез. И дело кончится вовсе уж печально, добро бы для вас одного,
но ведь и для всего вашего семейства… Разумно ли ради каких-то притянутых за
уши принципов рисковать родными и близкими? Ни один император не в состоянии
вам их вернуть, не забывайте… Я не собираюсь уговаривать вас, словно красну
девицу, я просто-напросто рисую вам безрадостные перспективы, способные
воспоследовать в том случае, если вы проявите упрямство. Или вы полагаете нас
людьми, способными пугать напрасно?
Воцарилось молчание. Генерал наклонился вперед,
ссутулившись, уронив голову, в его руке дымилась забытая сигара.
– Будьте вы прокляты, – сказал он глухо. – Вы
мне не оставляет выбора…
– Напротив! – воскликнул Биллевич, потрепав его по
плечу. – Мы вам предоставляем прекрасный выбор: наслаждаться жизнью,
делать карьеру, пребывать в лоне семейства… Все зависит от вас самого.