— Ну и грязища тут у них! — ворчал Муслим, объезжая кучи мусора и нечистот. — Срут где ни попадя! Крыш им не хватает, что ли!
Долго толклись вокруг базара: никто не мог указать, где находится медресе святого Усамы. Наконец какой-то старик, почесав затылок, направил их по одной из улиц в сторону Бухарских ворот, наказав для начала искать мечеть Четырех праведников.
И точно — высокий глиняный забор медресе почти примыкал к стене квартальной мечети.
— Жди здесь, — сказал Джафар, спешиваясь и протягивая Муслиму поводья.
Невысокий портал — пештак — был выложен зелеными глазурованными кирпичами. Короткая купольная галерея вывела в квадратный двор, образованный тремя приземистыми, кривобокими, но все же двухэтажными зданиями. Центральное было, судя по всему, тутошней мечетью. По бокам к нему примыкали помещения, где, как рассказывал Абусадык, в отдельных крошечных кельях-худжрах жили учащиеся. Там же располагались и комнаты для занятий.
Пока Джафар стоял, оглядываясь и размышляя, где именно следует искать муллу Бахани, из дверей слева высыпала группа молодых людей в зеленых чапанах и светло-голубых чалмах. Негромко переговариваясь, они двинулись к галерее. Проходя мимо Джафара, один из них — совсем еще мальчишка, как ему показалось, — замедлил шаг и спросил, окидывая незнакомца взглядом:
— Новенький, что ли?
— Я? — отчего-то растерявшись, переспросил Джафар. — Нет. То есть да. Но... Скажите, уважаемый, где я могу увидеть глубокоуважаемого муллу Бахани?
— Муллу Бахани? — хмыкнул мальчишка. — Зачем он тебе? Барана давно не покупал?
— Какого барана? — не понял Джафар.
— Скоро узнаешь, — рассмеялся юный исследователь наук. И, уж совсем было пустившись догонять приятелей, махнул рукой и сказал: — Да вон идет — жирный!
Джафар обернулся — и точно, из дверей медресе выходил какой-то толстяк. Шагал он тяжело, крепко опираясь на палку и выставляя далеко вперед тугой живот, на котором не сходились полы обширного одеяния.
Честно сказать, со слов Абусадыка Джафар представлял его совершенно иным, но, как говорится, тот казан или другой — лишь бы целым был. Нервно вздохнул, пересиливая нахлынувшую робость, и пошел навстречу.
— Простите великодушно, — сказал он, с поклоном заступая дорогу. — Разрешите спросить вас, учитель, не вы ли — глубокоуважаемый мулла Бахани?
Толстяк остановился. Взгляд был мутным, заплывшие глаза — блеклыми. Зато щеки — яркие, румяные, а нос покрыт сеткой красных прожилок.
— Ну, я, — сказал он, перемежая слова шумным пыхтением. — Чего тебе?
— Если вы, учитель, и есть глубокоуважаемый мулла Бахани, то я должен передать вам привет от вашего друга Абусадыка, — сообщил Джафар, снова кланяясь и прижимая ладони к груди. — Мулла Абусадык справляется о вашем здоровье и просит сообщить, что сам он пока еще скрипит помаленьку.
— Абусадык? — недовольно переспросил мулла, пожимая плечами. — Что еще за чертов Абусадык? И черта ли ему в моем здоровье?
— Мулла Абусадык — ваш старый друг, — растерянно пояснил Джафар. — Вы с ним учились вместе, глубокоуважаемый Бахани. Похлебку из одной миски... мусалас из одной пиалы... помните?
— Мусалас? — подозрительно спросил мулла, а потом сказал как отрезал: — Не знаю никакого Абусадыка! И знать не хочу. Ты-то кто такой?
— Я его ученик. Я приехал учиться в медресе святого Усамы...
Мулла Бахани издал веселое хрюканье.
— Приехал он! Вас таких приезжает — мешками можно насыпать! На что учиться-то?
— В каком смысле — на что? — окончательно смешался Джафар.
— На какие финики? — мулла со значением потер друг о друга пальцы левой руки. — Что ты выпучился? Деньги, говорю, у тебя есть?
— Как же, учитель, конечно! Я знаю, что...
— Ну а коли есть, так иди на базар, — перебил мулла. — Знаешь, где базар?
— Знаю, — снова поспешил Джафар. — То есть... подождите, глубокоуважаемый мулла Бахани! Вы хотите сказать, что я смогу у вас учиться?
— А почему нет, коли деньгами богат? — хмыкнул мулла. — Да ведь учеба — это тебе не хвосты собакам крутить. Учеба — дело серьезное.
Поэтому для начала пойди купи мне баранины... лучше всего задок возьми, — одышливо уточнил он. — Да выбирай пожирнее, а не из тощих. Еще белой индийской пшеницы... моркови и лука. Знаешь, где я живу?
— Нет.
— В квартале Швейников. Спросишь, любой покажет. Завтра с мутаввали
[36]
поговорим.
— А проверять меня кто будет?
— Проверять? — мулла неожиданно тонко хихикнул. — Что, боишься? Не знаешь ничего?
— Нет, почему же, — смутился Джафар. — Я знаю.
— Что знаешь?
— Коран наизусть знаю... арабский знаю.
— Ишь ты! — заговорил мулла по-арабски. — Знает он! Ты хоть понимаешь, что я говорю тебе, самоуверенный мальчишка?
— Конечно, учитель, — ответил Джафар на том же наречии. — Я не очень самоуверен, но вас понимаю очень хорошо.
— Смотри-ка, — хмыкнул мулла и проговорил начало фразы одной из сур Корана: — “Разве Я не говорил вам, что знаю сокровенное...”
— “...на небесах и земле, знаю, что вы делаете явно и что вы утаиваете?” — подхватил Джафар.
Мулла Бахани пожевал губами, рассматривая его, и, казалось, сейчас настроение его переменится и он скажет нечто такое, что выходит за рамки, очерченные темой базара и бараньего задка. Но в конце концов только недовольно махнул рукой, подводя разговору черту, и, недовольно бормоча что-то себе под нос, понес свое необъятное пузо к выходу.
Поглядев ему вслед и обескураженно почесав в затылке, Джафар тоже вышел и сел на лошадь.
— Поехали.
— Куда?
— Для начала в какой-нибудь караван-сарай.
— В караван-сарае будем жить? — ужаснулся Муслим.
— Нет. Просто попьем чаю, отдохнем. Потом ты поедешь на базар...
— Зачем?
— Продашь лошадей.
— Продать лошадей?!
Джафар посмотрел на него и поправился:
— Ну хорошо, только свою продашь.
— Продать мою лошадь? Да вы что, хозяин!
— Сам посуди, зачем нам две лошади? Кормить попусту. А когда соберемся домой, подыщем тебе какую-нибудь другую клячу, — рассудил Джафар.
— Вот тебе раз — клячу, — обиделся Муслим. — Большой Хаким мне приличную лошадь дал, а вы теперь говорите — клячу! А спросит он потом где хорошая лошадь?! Что я скажу?
— Не твоя забота, я сам объясню.