Возвращение в Панджруд - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Волос cтр.№ 37

— Понимаю, понимаю... Говорят, одни только ваши драгоценности приходится возить на двенадцати верблюдах? — нарочито серьезно поинтересовался Балами.

Рудаки смущенно покачал головой.

— Я не могу сказать, что чрезмерно беден... однако на двенадцати верблюдах! Помилуйте. На шести, восьми... ну на девяти, в конце концов. Но никак не на двенадцати!..

Смеясь, они прошли галерею, одна сторона которой представляла собой чередование дверей, другая — колоннаду, открытую в цветник, и оказались в одном из внутренних дворов. Молчаливые старики в расшитых золотом чапанах и белых чалмах, сидевшие у стен, при их появлении как по команде повернули головы.

Миновав его, нырнули в прохладный коридор.

— Прошу вас! Вы можете просто поклониться, — негромко сказал Балами.

Стража расступилась. Кисея, завешивающая вход, поднялась как по волшебству, и Рудаки, низко склонясь, вошел в зал.

В первое мгновение не разобрал, где что — взгляд потерялся в многообразном сверкании.

Тогда он сделал три куцых шага и снова поклонился до самого пола.

Эмир Назр, облаченный в алый бархатный чапан, расшитый драгоценными камнями, и чалму, увенчанную султаном из перьев цапли, сидел на ковре, накрывавшем подушки. Золотая петлица пересекала чалму по диагонали. Перед эмиром располагался низкий столик, на котором стояла золотая чаша. Справа от него, в некотором отдалении, опустившись на одно колено, замер прислужник. Он держал наготове большой тонкогорлый кувшин — тоже золотой. Слева блистали шитые золотом и пурпуром занавеси, из-за которых лился мягкий свет.

— Ага! — сказал эмир, одновременно щелкая пальцами.

По этому знаку прислужник сделал несколько быстрых плавных движений и, оказавшись в непосредственной близости от эмира, наполнил чашу.

— Так вот вы какой, — пробормотал эмир, отхлебывая. — Звезда Самарканда, да? — он перевел взгляд на визиря.

— Совершенно верно, — с поклоном сказал Балами, ободряюще взглянув на Джафара. — Величайший поэт, украшение вашей короны. Наконец-то мы в полной мере владеем им.

— Ну да, ну да, — покивал Назр. — Да, да... мы любим стихи... поэтов... Сколько у нас поэтов, Балами?

— Больше сорока человек, — с новым поклоном ответил визирь.

— Вот! Больше сорока человек! — со значением повторил эмир. — Целое войско! А войском надо командовать. Потому что если войском не командовать, это будет не войско, а стадо. Причем стадо баранов... не правда ли?

— Конечно, — согласился Джафар, склоняясь в поклоне.

— Вот видите, — вздохнул эмир. — К тому же все они хотят жрать, но сами по себе удивительно бестолковы в практических делах, и если их не направлять, то половина сдохнет с голоду... верно, Балами?

— Совершенно верно, — поддержал визирь. — Не все они одинаково талантливы... если не заниматься ими, как отрядом, таланты затрут бездарей, и те окажутся без средств к существованию.

— Скорее наоборот, — вздохнул Джафар. — Как раз именно талантливые поэты более обращены к самим себе, чем к явлениям практической жизни.

— Ну, не будем сейчас вдаваться в детали, — прервал его Балами, морщась. Похоже, он не рассчитывал потратить на эту аудиенцию более пяти минут. — Талант есть талант. Вы по-своему правы, дорогой. Для вас талант — все. И это правильно. Что еще мы должны ценить в поэте? Неужели его умение подольститься? — Балами недоуменно развел руками, как бы призывая присутствующих подивиться абсурдности последнего предположения. — Но здесь — двор. Здесь — процесс. Вы же не сможете каждый день писать по длинной и вдобавок выдающейся в поэтическом отношении касыде, правда?

— Правда...

— Вот видите. А нам нужно каждый день. И не одну, а несколько. Поэтому этот процесс нельзя пустить на самотек.

— Ну да, — согласился Рудаки, решив и впрямь не вдаваться пока в детали. — Конечно...

— Ну и все, — подвел черту эмир. — Будете ими распоряжаться.

— Как дахбаши, — ввернул Балами.

— Нет, — возразил Назр. — Какой там дахбаши. Бери выше — сотник, — он расхохотался. — Есаул!

Рудаки молчаливо поклонился.

— Но главное не в этом.

— В чем же? — спросил Джафар.

— Мне нужен памятник, — сообщил эмир, ставя чашу и поднимая на поэта сощуренные глаза. — Очень нужен. Если бы я был правителем Индии, я бы без раздумий приказал отлить скульптуру из чистого золота. Я бы сидел на коне, подняв меч. Лицо мое было бы грозным и властным. Может быть, я велел бы изобразить, что копыта моего коня попирают поверженных врагов. Чтобы и дети, и внуки, и самые дальние потомки могли увидеть: вот каким он был, великий эмир Назр Саманид!..

Он помолчал, потом развел руками:

— Но дело, к сожалению, обстоит так, что мы, слава Аллаху, мусульмане.

— Хвала ему, Всевышнему, — пробормотал Балами.

— Поэтому скульптуру нельзя. Наш пророк Мухаммад, да святится имя его, разрушил идолов, и я тоже должен оставаться без памятников. Хорошо, говорю я им. Тогда я прикажу расписать стены дворца моими портретами. Правители Согда позволяли себе, так изобразите и меня в бою, разящим врагов. Нарисуйте на охоте, вступающим в поединок со злобным вепрем или яростным тигром. На пирах, когда я сижу в кругу друзей, в объятиях земных гурий, с чашей в руке. Разве портрет — это идол?! Разве мы собираемся поклоняться ему? приносить жертвы?! мазать кровью?! — он замолк, горестно качая головой. — Но и этого тоже нельзя. Ничего нельзя.

— Да, — осторожно кивнул Рудаки. — Как это ни печально, но по заветам Пророка всякое изображение — идол. Кроме того, в день Страшного суда живые существа сойдут с картин, чтобы потребовать свои души у тех, кто их изобразил, и если художник не сможет выполнить этого требования, он обречен гореть в адском пламени.

— Знаю! — отмахнулся Назр. — Все так. И двоюродный брат Пророка, Абдаллах ибн Аббас, да сохранит Аллах его имя в вечной чистоте, наказывал рисовать живых либо лишенными головы, дабы они не походили на живых, либо так, чтобы они напоминали цветы. Но я не хочу видеть себя ни безголовым, ни в виде ромашки или даже розы.

Рудаки рассмеялся.

— Поэтому вся моя надежда — на тебя, дорогой Джафар, — сказал эмир, неожиданно легко вскакивая, чтобы сделать к нему шаг и обнять за плечи. — Если нельзя употреблять глину и краски, будем пользоваться словами. Ты — волшебник. Ты превращаешь неподатливые камни слов в шелковые нити. Ты можешь вышить ими любую картину. Только ты своим искусством способен продлить мою славу в веках, только ты!.. только от тебя я жду памятника себе! Если он появится, я отвешу столько же золота, сколько пошло бы на отливку моей фигуры в полный рост. Ты понял?

У дверей раздался какой-то шелест, и Балами, быстро прошагав туда, перебросился несколькими тихими словами с появившимся сановником.