Шарлей не появился, а наступление на козельский край
началось через два дня. Союзническая армия просто тряслась от желания вступить
на земли ненавистного Конрада Белого; Бедржих и его проповедники побеспокоились
об эффективной пропаганде, делая из козельского князя кровожадное чудовище,
виновного в многочисленных злодеяниях, совершенных во время крестовых походов и
нападений на Чехию. В действительности в крестовых походах и нападениях
принимали участие вроцлавский епископ Конрад Старший и олесницкий князь Конрад
Кантер, вина Конрада Белого состояла исключительно в том, что он был их братом.
В таком множестве Конрадов ошибки были неизбежны.
Утром двадцать восьмого марта гуситская армия стала боевым
порядком. Захлопал на ветру белый треугольный штандарт Табора, Veritas vincit с
Чашею, возле него опольский орел Болька Волошка на хвостатом гонфаноне.
Приказал развернуть свои знамена также Корыбутович, и тогда выяснилось, что в
бой он пойдет под знаком Погони. В соответствии с традицией перед строем
выехали полевые проповедники, чешские, силезские и польские. Воины сняли
головные уборы и начали громко молиться. Над полем разнеслось многоязыкое
бормотание.
Перед строй выехал Бедржих из Стражницы. Уже не только
осанкой и голосом он имитировал Прокопа, но даже одевался, как Прокоп, в
характерный колпак, бригантину и плащ с волчьим воротником. Как Прокоп он
остановил коня, как Прокоп поднял руку.
– Божьи воины! – громко закричал он, в точности,
как Прокоп. – Правоверные славяне! Вот пред вами вотчина недруга Бога и
истинной веры! Вот пред вами земля вашего врага, врага непримиримого и
жестокого, на руках которого не высохла кровь верных и набожных! Который вёл
против нас орды крестоносцев, чтоб уничтожить правду Бога! Вот пришло время
мести! Месть, месть врагу! Господь есть Бог мщения, когда говорит: «И посещу
Вила
[344]
в Вавилоне, и исторгну из уст его проглоченное им!»
[345]
Так пусть же этот Вавилон превратится в руины, в жилище
шакалов, место ужаса! Пусть станет необитаемым, пусть высохнет море его,
истощится источник его! Говорит Господь: «Поведу их на заклание, как ягнят, как
баранов вместе с козлами!» На заклание! На заклание и уничтожение! Тогда
вперед! Исполняйте волю Бога и воплощайте в жизнь Слово Его! Вперед! Вперед, в
бой!
Бряцающий железом, ощетинившись остриями, колонной длинною
более мили, насчитывающий тысячу триста конных, одиннадцать тысяч пехоты и
четыреста возов, рейд вошел в козельский край.
Как на громкие заявления и горячий пыл, армия делала очень
немного. Полевое войско Табора, способное преодолевать на марше восемь миль в
сутки, по землям козельским ползло, как черепаха, к удаленному всего на четыре
мили Козле дошло только тридцатого марта. Разъезды, которые высылались по пути,
палили и грабили села и небольшие города.
Козле первонаперво угостили пятидесятифунтовым камнем из
опольской бомбарды, весьма точно угодив прямехонько в крышу над нефом
приходской церкви. Этого было достаточно, чтобы город сдался и был немедленно
аннексирован Больком Волошеком. Из-за этого военачальники поссорились, потому что
на Козле, как оказалось, претендовал также Корыбутович. Спор разрешили,
разделив между собой выкуп, который заплатили жители Козле. В рамках
договоренностей Волошек вместе с Корыбутовичем предприняли совместную акцию:
тронулись с отрядом на север, на Краковице, Отмент и Обровец. Те замки и земли
принадлежали князю Бернарду, дяде Волошека. Набег, как выразился молодой
гуситский князь, должен был напугать старого хрыча и показать, кто
действительно правит Опольщиной.
Тем временем Пардус и Пухала продолжали грабить имения князя
Конрада, уничтожали их огнем и мечом. Не все. Штаб Кромешина под Козле
превратился во что-то наподобие конторы, к которой ежедневно выстраивалась
очередь просителей. Рыцари, мещане, священники, монахи, мельники и мужики, что
побогаче прибывали, чтобы заплатить. Кто заплатил, тот спасал свое имущество и
пожитки от огня. Кромешин торговался, как старый ростовщик, а его сундуки
трещали от налички.
Рейневан был не единственным, кто смотрел на это с
отвращением.
Во вторник после воскресенья Judica к рейду неожиданно
присоединились поляки – насчитывающий две сотни коней отряд добровольцев из
Малопольши. По дороге они прошли через цешинское княжество, паля, грабя и
разворовывая. Цешинский князь Болеслав, до недавних пор сохранявший благоразумный
нейтралитет, на старость сглупил, дал себя задурить обещаниями Люксембуржца и
объявил гуситам войну. Вот и имел войну, он и его край.
Малополян, в основном мелкопоместных шляхтичей, не
афиширующих себя гербами, вёл одетый в полные латы рыцарь с худой физиономией и
неподвижными глазами убийцы. Представившись Кромешину Ринардом Юршой, он вручил
ему письма. Кромешин прочел, его лицо просияло.
– От пана Пётра Шафранца, – сообщил он Пухале и
Крыбуту. – Пишет, что он собрал полк вооруженных в Бенджине. И что регулярные
польские отряды стоят наготове. Только не пишет, когда подойдут… Ваша милость
Юрша! Не передал ли пан подкоморий какого-нибудь устного послания?
– Нет. Только письма дал.
Малополяне проходили рядом строем. И с песней.
Кабы я имела
крылья, как у пташки
Я бы полетела
в Силезию к Яшке…
– Что это, – разнервничался Пухала, – за
дурацкая песня? Слезливая, курва, как на очепинах.
[346]
Что
это такое?
– Пан краковский подкоморий, – прищурил глаза
Ринард Юрша, – приказал петь. Вроде для пропаганды. Вроде Верхняя Силезия.
Что вроде мы на исторические земли возвращаемся и к колыбели.
– К колыбели, к колыбели, – проворчал недовольно
Добко. – Ладно уж. Но если что, то пойте «Богородицу».
[347]
Вместе с малополянами прибыли два воза. Один был нагружен
добычей, второй вез раненных. Отвратительно порубленных. Двое умерли сразу по
прибытии, двое других боролись за жизнь, состояние остальных четверых тоже было
тяжелым. У Рейневана и фельдшеров работы было по зарез. Раненые были из отряда
Шарлея.