У Илюшина существовала своя, довольно странная система,
включавшая обязательное личное знакомство со всеми лицами, замешанными в деле.
Пару раз он объяснял Сергею, что должен составить представление, которое потом
ляжет в основу образов, бесконечно повторяемых им на альбомных листах. Он
совершал алогичные поступки, посмеивался над возмущением Сергея, однако Бабкин
так часто наблюдал, что метода Илюшина оправдывает себя, что привык с ним не
спорить.
Но на этот раз Сергею было ясно, что они идут не в ту
сторону.
– Подумай вот о чем... Совпадение «почерков» в попытке не
дать мне уйти от Ольги и создании иллюзии «жамэ вю» у Силотского – это
раз, – начал перечислять он. – Знакомство, наверняка, близкое, с
Качковым – это два. Мотив для убийства мужа – три. Макар, ты собираешься
потратить время не на тех людей. Почему мы не занимаемся Ольгой? Она наиболее
вероятная подозреваемая, с какой позиции ни погляди!
– А тебе показалось, что она искренне любит мужа, –
небрежно возразил Илюшин.
– Макар, мое «показалось» – не доказательство! Оно может не
иметь никакого отношения к тому, что есть на самом деле! Это лишь субъективное
впечатление!
– Спокойствие, только спокойствие! Ты хочешь, чтобы мы
занимались Ольгой Силотской? Но подумай сам, мой мстительный друг: сейчас ее
допрашивают в прокуратуре, и что мы можем сделать?
– Откуда ты знаешь о прокуратуре?
– Об этом мне вчера сообщил Семен Швейцман, выразив уважение
перед деликатностью правоохранительных органов, которые не вызвали горюющую
вдову на допрос прямо с похорон супруга, а дали ей время прийти в себя. Она
должна была, по его словам, уехать к двенадцати, – Макар бросил взгляд на
старые настенные часы с кукушкой, кукушка в которых не куковала, а хрипела
сиплым голосом, – а сейчас только половина первого. Она не вернется раньше
вечера. Кстати, у меня есть для тебя куда более занимательный вопрос...
– Какой? – настороженно спросил Сергей.
– Откуда взялись крысы?
– Что? Какие крысы?
– Те, которых подбросили жене Семена Швейцмана. Можешь
подумать над этим, пока мы едем в «Арт-галерею Крамника».
* * *
Ольга вернулась домой после очередной встречи с Крапивиным,
взглянула на фотографию мужа, стоявшую на полке.
– Я люблю тебя, ты знаешь, – вслух произнесла она.
Это была правда. С самого начала их семейной жизни Ольгу на
удивление мало задевали похождения мужа, и она ценила старания Димы оградить ее
от этой стороны его натуры. Наученная первым браком, она не хотела превращать
второй в поле битвы, к тому же с возрастом стала куда менее категоричной. Она
знала, что Дима любит ее, – он говорил ей об этом, заботился о ней, готов был
проводить с Ольгой свободное время, разбивался в лепешку, когда ей чего-то
сильно хотелось.
– Помнишь, ты купил мне зонтик-трость? – спросила она у
фотографии.
Год назад ей захотелось иметь зонтик-трость, но самые
дорогие дамские зонты были для нее маловаты – Ольга предпочитала огромные, под
которыми могли спрятаться двое, – а в мужских ей не нравилась мрачная
расцветка. Она пожаловалась мужу на неудачу за неделю до какого-то маленького
юбилея вроде дня их встречи, который оба отмечали, если только вспоминали о
нем. И Дима принес ей вожделенный зонт – огромный, яркий, расписанный ирисами и
зеленой травой: он вызывал у проходящих дам взгляды зависти, когда Ольга шла
под этим зонтом! Дима долго не признавался, где же купил его, однако в конце
концов Ольга узнала правду. Один из знакомых Силотского возвращался из Англии,
и Дмитрий упросил его зайти в Лондоне в магазин, найденный им в Интернете, и
купить несколько зонтов. Он боялся не угодить жене, и оттого знакомый привез по
его заказу пять штук. Муж дарил ей по одному каждую неделю, а потом признался.
Бабкин был не способен на такие жесты – не потому, что у него не хватило бы
денег, а потому, что ему в голову бы не пришло так стараться ради своей жены.
Он не был человеком-праздником. «По правде говоря, он был ничтожеством».
– Я хочу поговорить с тобой, – пожаловалась она
снимку. – Иногда я боюсь... боюсь, что сделаю что-нибудь не то!
«Все будет хорошо, – читалось в улыбке мужа. – Ты
все сделаешь правильно. Не бойся, дорогая моя».
– А я все равно боюсь! – упрямо возразила Ольга. –
Оставил меня здесь одну... бросил...
Она всхлипнула, вытерла набежавшую слезинку.
– Хочу, чтобы ты поскорее забрал меня отсюда, –
прошептала она. – Все равно куда, лишь бы с тобой.
* * *
Когда двое новых посетителей вошли в галерею, Владислав
Захарович занимался новой картиной: акварелью по мотивам Брейгеля, без затей
названной художником «Весна». Вместе с консультантом, работавшим в этот день в
салоне, они выбрали лучшее место, и, хотя пришлось перевесить весь «Сельский
цикл» Жердинского, включая два диптиха, Чешкин был доволен.
– Почему бы и нет? – бормотал он себе под нос,
поглаживая бородку. – Пожалуй, удачный выбор. Конечно, ничего нельзя
сказать наверняка... Посмотрим, посмотрим.
Консультант Геннадий беседовал с одним из постоянных
визитеров, принося из подсобной мастерской картины и демонстрируя их одну за
другой – и сам при этом увлекся процессом, как одобрительно отметил про себя
Чешкин. Несколько любопытствующих переходили от одного полотна к другому,
перешептываясь между собой негромко, как в музее. Владислав Захарович едва
заметно усмехнулся и перевел взгляд на двоих мужчин, остановившихся как раз
перед акварелью Павла Еникеева.
Они оказались первыми, обратившими на нее внимание, и Чешкин
ощутил любопытство. С Полиной они долго спорили о «Весне», и вот теперь
Владислав Захарович решил послушать, что скажут о ней посторонние люди, вполне
вероятно, ничуть не разбирающиеся в живописи. Однако его намерению не суждено
было исполниться. Стоило Чешкину сделать шаг к этим двоим, как тот, что был
пониже, светловолосый и вихрастый, обернулся к нему, и Владислав Захарович
увидел перед собой парня с правильными чертами лица и очень ясными серыми
глазами, внимательными и любопытными. Во всей внешности его было что-то очень
располагающее, почти неуловимое, быть может – легкая насмешливость,
скрывавшаяся в уголках слегка изогнутых кверху губ. Чешкину нравились
насмешливые люди. Шею парень обмотал полосатым серо-зеленым шарфом, и Владислав
Захарович мельком подумал, что, должно быть, на улице снова похолодало.
Второй, обернувшийся вслед за первым, высокий и
широкоплечий, в противоположность приятелю был одет не по погоде легко – в
рубашку спортивного покроя, широкие джинсы и джинсовую же куртку. Лицо его
казалось бы простоватым, если бы не умный цепкий взгляд глубоко посаженных
темных глаз под широкими бровями. И уж во всяком случае, отметил Чешкин, это
лицо было мужественным. «Занятные лица, занятные...»
– Добрый день, Владислав Захарович, – внезапно произнес
первый. – Не могли бы вы уделить нам немного времени?