Денис обошел старика, быстрыми шагами взбежал по лестнице к
подъезду. Старик остался стоять на месте, выкрикивая вслед:
– А звездное одиночество – не хотите? Правда, легко сойти с
ума, зато какое удовольствие! Один! В целом космосе! А вокруг – звезды, звезды,
звезды!
Эхо его высокого голоса еще звучало у Крапивина в ушах,
когда он взбежал по лестнице на свой этаж, не дожидаясь лифта. И вздрогнул,
заходя на площадку – ему показалось, что старик уже стоит здесь, поджидает его.
Но в следующий миг понял, что фантазия сыграла с ним дурную шутку: стоящий к
нему спиной человек был приземистым и плотным. Он обернулся, и с навалившейся тоской
Денис узнал Томшу.
– Да что ж это такое делается... – не сдержавшись,
сквозь зубы выдавил он, приваливаясь к стене.
Женщина наклонила голову набок, прищурила и без того узкие
глаза.
– Добрый вечер, – насмешливо протянула она. – Кто
же так гостей встречает, Денис Иванович? Я тебя, волшебник мой, уже час жду, не
меньше. Соскучилась по тебе, представляешь?
Она шагнула и теперь стояла очень близко, подняв к нему
широкое лицо, на котором выделялись, манили к себе чувственные красные губы.
Она всегда красила только губы, и от этого глаза ее казались еще меньше.
– Я... я не могу сегодня... не хочу... – пробормотал
совершенно выбитый из колеи Крапивин, ощущая, как с левой стороны на затылке
начинает болеть – головная боль всегда приходила оттуда. – Мария, мы с тобой
уже говорили об этом!
– А ты меня Машенькой обещал называть, – притворно
капризным голосом возразила Томша. – Пойдем к тебе, поговорим. Я тебе
массаж сделаю, чай заварю... У тебя вон какое лицо уставшее, бледное.
«Есть тоскливое одиночество с привкусом дешевого остывшего
чая из пакетика, но ведь вам оно не нужно, верно? У вас оно уже
имеется», – вспомнил Крапивин, и остатки сил сконцентрировались в нем в
сильную мужскую злость.
– Я не хочу чая, – сказал он, глядя в темные припухшие глаза. –
И массажа твоего не хочу. Ты меня слышишь? Понимаешь? Мария, прошу тебя, не
приходи ко мне больше. У нас с тобой ничего не будет, все закончилось!
Вместо того, чтобы обидеться, она рассмеялась. Негромко,
дразняще.
– Что же у нас закончилось, волшебник мой? – спросила
она, проведя рукой по лацкану его пальто. Из-за этого кошачьего мягкого
прикосновения ему захотелось отшатнуться от нее так же, как от сумасшедшего
старика. – Разве у нас с тобой что-то начиналось?
Она снова засмеялась и вызвала лифт; двери открылись сразу
же, и Томша уехала.
Оставшись один, Крапивин достал из портфеля ключи, вошел в
квартиру. Голова болела уже сильно, нужно было немедленно лечь, и он прошел, не
разуваясь, в ванную, включил приглушенный свет крошечных зеленых светильников,
первый раз в жизни поблагодарив за него декоратора, вымыл руки и ополоснул лицо
ледяной водой. Боль заострилась, собралась в одном месте. «Лечь, скорее лечь».
Он поднял голову и увидел в полумраке свое отражение –
белую, беззвучно хохочущую маску. Отражение в зеркале смеялось, скалило
безупречные зубы, подмигивало ему. Крапивин в ответ судорожно дернул правым
глазом и вышел из ванной, посмеиваясь.
* * *
Вопреки опасениям Бабкина, никто не поджидал их возле дома,
когда они вернулись в квартиру Макара после похорон. Остаток дня Сергей
занимался тем, что изучал биографию старшего Чешкина, а Илюшин валялся на
диване, время от времени задавая самому себе вопросы и бесконечно рисуя на
альбомных листах пляшущих человечков, переплетенных между собой нитями, веревками
и канатами. Другого человека на месте Сергея поведение Илюшина могло бы
раздражать – другого, но не его: Бабкин неоднократно видел, как из ерунды, из
несуразных кривых картинок, в которые Илюшин, казалось, погружался полностью,
вырастали идеи, оказывавшиеся на удивление близкими к истине. Или самой
истиной.
– Нам нужна жизнь Владислава Захаровича, – сказал Макар
напарнику перед тем, как начать работу. – И все возможные точки
пересечения его с Владимиром Качковым.
– Ты подозреваешь...
– Нет. Я просто хочу проверить лежащую на поверхности идею о
том, что два человека, каждому из которых было за что мстить Силотскому,
объединились. Скажу сразу, что мне эта идея не очень нравится, и я сомневаюсь в
том, что она найдет подтверждение. Но проверить нужно.
– Почему сомневаешься?
– Именно из-за ее очевидности, – непонятно ответил
Макар и свалился на диван, уставясь в потолок.
Бабкин работал добросовестно, к тому же он был один, поэтому
у него ушел весь конец дня и первая половина следующего на то, чтобы собрать информацию
о старом Чешкине, а заодно о его внучке. Им никто не мешал. Сергей несколько
раз осторожно осматривал из окна двор, но машины были те же, что и всегда, и
никто не сидел на скамеечке, поглядывая на двадцать пятый этаж, никто не
появлялся с биноклем в окнах дома напротив.
– Если наблюдение ведется, то очень профессиональное –
такое, которое нам с тобой не под силу отследить, – сердито сообщил
он. – Мне это все очень не нравится. По почерку нападения на тебя и Машу
похоже, что работали дилетанты, которым требовалось лишь запугать нас, хотя они
и подошли к своей задаче изобретательно в твоем случае. Но сейчас их не видно.
– Черт с ними! – отозвался Илюшин сонным
голосом. – Забудь о них, занимайся Чешкиными.
– Я ими уже отзанимался, – проворчал Сергей. –
Все, что мог найти, нашел.
С Илюшина мигом слетела сонливость, он уселся на диване,
выжидательно наклонился вперед.
– Рассказывай.
* * *
Когда-то Владислав Захарович закончил физфак Харьковского
университета и сам себя считал человеком, подающим большие надежды. Поступив в
аспирантуру, между делом он написал диссертацию и показал ее своему научному
руководителю, совершенно убежденный в том, что отзыв будет одобрительный, а
возможно, и сдержанно-восторженный. Прочитав диссертацию, научный руководитель
вызвал к себе Чешкина, и, недовольно оглядев его долговязую фигуру,
констатировал:
– Диссертация есть, защищать ее некому.
– Что вы имеете в виду, Сергей Анатольевич?
Сергей Анатольевич объяснил, что на данный момент он видит
перед собой Славку Чешкина, совершено несерьезного аспиранта, бесконечно
отирающегося по курилкам института, талантливо рисующего стенгазеты и
рассказывающего запрещенные анекдоты.
– Где? – спросил научный руководитель, похлопывая по
рукописи, – Где труд, стоявший за этим твоим... опусом, а? Я его не видел.
И никто не видел. Как ты ухитрился написать диссертацию за шесть месяцев, когда
люди на это годы тратят? Ты, Слава, мотылек! Щелкопер! Серьезный ученый,
прости, из тебя никогда не получится, а защитить вот это, – он снова
хлопнул по рукописи, словно прибивая ее к столу, – тебе попросту не дадут.